Чехов, любовь и сериалы
– Мы на 34mag в начале года любим писать планы на год, которые сами не всегда выполняем, но тем не менее.
Вы пишете новогодние резолюции?
– Да, да! Мы пишем на бумажках, сжигаем, бросаем пепел в шампанское и выпиваем.
– Сколько желаний загадали?
– В этом году я постарался много. Мне было трудно все это проглотить.
– Хорошо. Тогда серьезные вопросы. В декабре у вас была премьера «Дяди Вани» в Польском театре. Наверное, чаще всего в последнее время вас спрашивают, почему Чехов?
– А вы видели?
– Еще нет. Но я читал ваше интервью в Rzeczpospolita. Там вы говорите, что Чехова не особо любили, если я ничего не путаю.
– Наверное, не любил – это грубо сказано. Как можно не любить Чехова? Скорее, я не понимал его до конца. Для меня главной проблемой остается конфликт между психологическим построением пьесы Чехова и его желанием, чтобы люди на сцене отражали психологические нюансы, но говорили при этом тихим голосом. И это непросто соединяется с большой сценой, потому что для сцены нужны ритм и громкая подача голоса.
«Главное на сегодня искусство, помимо театра, – искусство сериала»
Мне кажется, это конфликт и парадокс, который присутствует в произведениях Чехова. Он ведь был не театральным человеком. Обычно классика основана на том, что драматург сам является либо актером, либо режиссером. Не хочу ставить свою фамилию в один ряд с Чеховым, но хочу сказать, что когда я пишу свои скромные пьесы, то пишу сразу для той сцены, которую себе представляю. Есть пьесы для микрофона, а есть пьесы, которые надо говорить громко, и это влияет на структуру текста.
И вот для меня этот парадокс остался, но я все равно открыл для себя Чехова как бездонный океан тем и сюжетов, где для всего есть место. В этих произведениях показаны такие тонкие нюансы. Моя драматургия просто не в состоянии их передать.
– Почему?
– Хороший вопрос, который я сам себе задаю. Есть несколько ответов. Первый – может быть, я сам по себе более примитивный человек. Второй – сегодня время комикса, смс, быстрого и короткого изложения. Не хватает усидчивости, остановки, погружения в нюансы. Третий – главное на сегодня искусство, помимо театра, – искусство американского и английского сериала. Это то, что превзошло кинематограф и является высотой рассказа и точности выражения. Но даже в самых тонких и изощренных сериалах все равно борются за внимание и рейтинг.
– Раз уж упомянули кино, кто из современных режиссеров вам интересен?
– Я перестал воспринимать авторский кинематограф и сам перестал снимать фильмы. Единственный автор в кинематографе, которого я принимаю, – Квентин Тарантино. Но в последнее время меня трудно увлечь кино: я правда увлекся сериалом – учусь там построению сюжета. Для меня это огромная школа.
Сейчас я смотрю сериал «Охотник за разумом» Дэвида Финчера. Это умное, психологическое, разложенное на разные оттенки произведение искусства – там есть чему поучиться. Или, например, я посмотрел сериал «Корона». Так написать про королеву, с такой любовью и критикой – удивительное мастерство.
– А вы бы хотели попробовать себя в сериалах?
– Я бы хотел снять сериал, но почему-то не могу его придумать. У меня пока что не получается. Не хочу снимать кино, но про сериал я думаю. Поставив «Дядю Ваню», я вошел в писательский кризис. После того как я соприкоснулся с Чеховым, я автоматически сравниваю: когда пишу фразу, она мне не нравится. Надо его как-то немного позабыть.
– После «Дяди Вани» вы продолжите ставить Чехова или поставите на нем точку?
– Я мечтаю только об одной пьесе, самой высокой чеховской пьесе. Я хотел бы поставить «Вишневый сад», но еще не готов к этому. Еще пару лет надо подготовиться.
«Ларс фон Триер вышел из Чехова, только без любви к человеку»
– Как вы думаете, почему поляки так любят именно Чехова и Булгакова? Этих двух авторов ставят особенно часто на польских сценах. Это совпадение или какая-то закономерность?
– Чехов – по-прежнему самый ставимый драматург в мире. До сих пор ни Макдонах, ни Том Стоппард – никто не перебил Чехова. Из-за психологического нюанса Чехов дает возможность огромному количеству интерпретаций.
Ларс фон Триер, в общем-то, вышел из Чехова, только без любви к человеку. Чехов держится на платформе любви к человеку, при этом он жестокий хирург, который показывает и высмеивает, берет на себя право показывать людям их самые темные стороны души, глупость. Но у Чехова присутствует любовь, а на этой платформе легко экспериментировать.
Москва – Варшава
– Помимо того, что вы режиссер, вы сам автор, пишете пьесы. И если говорить о
российских современных авторах, вы за кем-то следите? Кто вам интересен?
– Мне всегда был очень интересен Павел Пряжко.
– Он же беларус.
– Да, я знаю, конечно. Когда мы делали Театр.doc, звучало словосочетание «беларусская драматургия». Но проблема Пряжко в том, что он вообще не поставлен. Я не видел ни одной постановки, которая могла бы рассказать о нем. Делать режиссерское высказывание на Пряжко невозможно. Его нужно обязательно понять и поставить. Но так никто не умеет делать. Даже самые известные постановки в Москве ничего не рассказывают о Пряжко. Поэтому его успех всегда был на территории читки. Когда читают, это еще как-то звучит, как только начинают исполнять – все теряется.
Вообще, я считаю родоначальником новой и современной драмы Евгения Гришковца. В моем понимании ни Серебренников, ни Богомолов, ни Варликовский, ни Лупа не являются новым театром – они являются интересным театром. Новое – это значит совсем новая ступень. Гришковец – это новый способ коммуникации с залом.
«Коля Лукашенко рано или поздно захочет познакомиться с Томом Йорком»
– Вы упомянули Серебренникова. Как можно объяснить, что, с одной стороны, режиссер сидит под домашним арестом, а с другой – его работа «Нуреев» ставится на главной сцене Большого театра и собирает аншлаг?
– Это такой политический, ментально-психологический тренд. Это никак нельзя объяснить, просто так есть. Никто не знает, что происходит с Кириллом Серебренниковым, даже его близкие. Есть только версии. Скорее всего, какие-то нарушения есть: в такой системе ты не можешь существовать без этих нарушений. Наверное, юридически можно ему что-то предъявить. Но точно убежден, что он не украл эти деньги. Я это знаю, все это знают.
В России сейчас настолько неопределенная система. Нельзя определить правила. Их как бы нет. Есть группа людей, которая управляет страной. Группа, подчеркну. Но страна же большая, эта группа не может охватить и подчинить себе всё. Поэтому появляется группа поменьше, которая хочет противостоять первой группе в рамках всей этой общей игры. И возникают какие-то внутренние правила, о которых мы не знаем. Идет игра, но мы ее не понимаем.
– Вы долго жили в режиме между Москвой и Варшавой и в конце концов решили уехать. Почему? Что стало последней каплей?
– Это связано с моей пятилетней дочкой. Нам с женой нужно было выбрать основное образование и культуру, в которой она будет расти. События начали развиваться так, что я почувствовал: не хочу, чтобы она росла в этой культуре. Я имею в виду не духовную русскую культуру, а современную культурную среду. Не хочу всего этого морализма, патриотизма и церковного так называемого «образования», которое сейчас вводят в российских школах. Не хочу, чтобы моя дочь росла в тех условиях, которые сегодня есть в России. Поэтому мы приняли решение поменять ей культурную среду.
– Как вам Варшава после Москвы?
– Я Москву не полюбил, не прижился там. Я жил там шестнадцать лет, но не нашел контакт, не почувствовал себя москвичом. Для меня Москва – чудовищный город. Он очень агрессивный, антиэкологический. У меня возник там хороший контакт со зрителем, там много друзей, но с городом не получилось. В Варшаве мне хорошо, я люблю Варшаву.
– Сейчас говорят о «тотальной путинизации» Польши. Протесты против полного запрета абортов и скандальная реформа Конституционного суда показывают, что из еврооптимиста Польша быстро вошла в клуб самых консервативных европейских стран. Не боитесь, что через какое-то время вам придется уезжать из Польши, как в свое время из России?
– Нет, я не боюсь процесса, который происходит в Польше. Мне кажется, что в Польше
уже так отлажен институт демократии, что небольшой кризис не сломает всей системы в
целом. Тем более поддержка традиционных ценностей не означает отсутствие развития и
движения вперед – это означает непрерывность развития. Одно вытекает из другого.
Естественно, все мои друзья здесь, культурная среда и даже моя жена – все в оппозиции.
Но я сам все время с ними вступаю в дискуссию, потому что вижу еще и положительные
стороны. Идет самоотождествление польской нации. Для того, чтобы дружить,
интегрироваться с другими народами, нужно вначале самому быть кем-то.
Мне кажется, сейчас конфликт в Польше заключается только в том, что идет процесс
становления народа, но путем отрицания других ценностей. Ошибка польской власти
заключается в отрицании. Ты можешь себя развивать, ты можешь что-то делать, но зачем
отрицать? Зачем входить в конфликт и называть всех Других врагами? Вот это ошибка. И
на это идет реакция Евросоюза. Как и в России, власть уходит от подлинного диалога и
тем самым совершает огромную ошибку, которая, конечно, приведет к смене власти.
Художник и политика
– Можно ли пускать политику на сцену?
– Я убежден, что у искусства нет табу на темы. Существует только способ разговора. Ты можешь говорить о чем угодно. Никто не имеет права указывать, о чем ты будешь говорить. Конечно, поднимать самые острые темы – задача искусства. Ключевой вопрос – как это делать.
– Вы здесь уже чувствуете себя в эмиграции? Ментально вы ещё в России или уже в Польше?
– Я все больше и больше чувствую себя жителем этой страны. У меня есть тоска и переживания по поводу русской культуры как таковой, потому что, мне кажется, в русской культуре происходит какая-то катастрофа.
Для себя я решил: раз я живу в этой культурной среде и активно здесь работаю, то я должен быть частью этой культуры. Стараюсь интегрироваться, изучаю польскую культуру. Впервые Польский театр заказал у меня первую польскую пьесу. До этого у меня все пьесы были, конечно, русские. Правда, героями не обязательно должны быть поляки. Премьера будет в декабре 2019 года. Мне надо написать ее за год, и еще нужен год, чтобы подготовиться.
«У искусства нет табу на темы»
– Насколько театральный мир тесен? Знаете беларусский Свободный театр?
– Да, конечно. Спектакли не видел, но заочно знаю. Свободный театр был на слуху. Халезин и в Варшаве ставил спектакли. Тем более поляки активно поддерживают либеральную беларусскую культуру, и это прежде всего носит политический характер. Но знаете, для художника это очень опасно.
– Что вы имеете в виду?
– Я могу рассказать историю. В США впервые выдают сборник российских современных пьес, очень серьезное издание. Там должно быть десять авторов, и у меня попросили одну из пьес – «Июль» – довольно жесткую. Я им сказал: «Знаете, это же первый раз. Американский зритель меня не знает: я не хочу именно эту жестокую пьесу, я хочу предложить пьесу, которая мне кажется важной – “Пьяные”». И я получил ответ. Он у меня лежит на почте как доказательство.
Ответ такой: «Пьесу “Пьяные” мы не можем опубликовать: нам кажется, она нападает на западные ценности и не показывает плохо восточные». Прямо слово в слово. В результате они не смогли обойтись без моей пьесы: очень неохотно они публикуют «Осы». Но все пьесы, которые туда войдут, негативно освещают Россию.
Худшее, что может случиться с художником, – когда западный мир выделяет беларусского, украинского или русского художника только потому, что ему выгодно внести диссонанс и рассказать об этом государстве что-то негативное. В эту ловушку автору легко попасть.
Вообще, для художника это смерть. В такой ситуации он ошибочно думает, что интересен. И, делая не очень качественный продукт, он получает положительные отзывы. Ему прощают некачество. И он не может понять, что хвалят его не за продукт. Это касается всех стран третьего мира. Это политика.
– Что тогда, кроме политической критики, могут предложить беларусские, украинские, русские авторы условному западному зрителю?
– Нужно предлагать произведение искусства.
– О чем оно может быть, чтобы это было интересно?
– О чем угодно. Оно может быть и о политике. Но предположим, у тебя мало времени, ты пишешь некачественную, плохо сделанную пьесу против беларусского президента, а ее ставят в Лондоне, потому что сейчас в политической ситуации это важно. Как художник ты попадаешь в неприятную ситуацию. Я такого художнику не желаю. Напиши хорошую, отличную пьесу на тему, которая тебе нравится. Мне кажется, это самое важное, чтобы не потеряться художнику.
– Получается, ваш «Июль» обречен на успех на Западе. А что с другими работами?
– Я сотрудничаю с немецким издательством, в которое очень трудно попасть: там прямо самые известные во всем мире авторы. Много лет назад мне предложили контракт, и я начал с ними сотрудничать. Благодаря им мои пьесы идут по всей Европе. Далее начался такой процесс: «Июль» – все постановки, «Осы» – одна постановка, «Солнечная линия» – ни одной постановки в Германии.
Сегодня мне агент прислала первый раз отчет за прошлый год: обычно идёт пятнадцать-двадцать спектаклей в год в разных странах, а в этом году одна.
– Не попадаете в тренд?
– Не попадаю. Их не интересует качество: западный театр интересует тема. Политическая тема или социальная. Один из моих лучших текстов «Невыносимо долгие объятия» был сделан на заказ Deutche Teater в Берлине. Они не заказывали тему, я написал что хотел. На премьере был катастрофический провал. Те, кто поставили, совсем не поняли, о чем эта пьеса.
Далее вышла критика, которая критикует только пьесу, а не спектакль. И далее пьесу не ставили ни разу в Германии. Мой агент просто высылает почитать, а театр отвечает «нет», так как была очень плохая критика. Подмена темы на качество – это самая опасная вещь, которая происходит сегодня с театральной культурой. Я знаю, о чем говорю.
– Это проблема и Беларуси, потому что продается «last dictatorship».
– Дело в том, что в нашей ментальности прежде всего есть оценка «как». Нас сейчас переучивают, пытаются сказать: главное – «что». Но главное – это «как». Поэтому и существует великая русскоязычная культура.
У Чехова важно, о чем он пишет, но самое важное, как он это делает. У Толстого важно, о чем он говорит, но прежде всего это литература высокого уровня. А если сейчас в двух-трех словах написать какую-нибудь графоманскую пьесу на тему, которая продается «на экспорт», то шансов быть поставленным будет больше, чем если ты будешь писать об абстрактных вещах, но красиво.
– С Беларусью у вас нет никакого опыта сотрудничества?
– Моя главная и любимая ученица Анна-Мария Сивицкая – беларуска. Несколько лет назад она приехала ко мне в Москву, встала под дверь театра и сказала: «Я хочу у вас учиться». И научилась. Сейчас она восходящая звезда Москвы, модный режиссер, но карьеру еще не сделала. Я ей говорю: «Тебе же тяжело там, в Москве, поезжай домой».
– В Беларусь?
– Да. Я призываю ее поехать в Беларусь. Она сейчас специалист такого высокого уровня, что в Беларуси стала бы режиссером номер один. То знание, которое она получила об интегральной философии Кена Уилбера, то, с какими людьми она за эти годы встречалась, позволило бы ей быть в Беларуси действительно творческим лидером. Но она, видимо, думает, что Москва сияет и блестит. Хотя я думаю, что человеку лучше состояться там, откуда его культурные корни. Я за то, чтобы ехать в Беларусь, я бы даже помог ей. Я бы даже сам поехал в Беларусь и чем-нибудь там позанимался.
«Если бы я был беларусом, я бы немедленно поехал бы в Беларусь делать карьеру»
– Если бы поехали, то что поставили бы?
– Поехал бы не ставить, а создавать культурную среду. Я думаю, что власть в Беларуси новая – со старыми привычками, но новая. Эта власть в любом случае будет меняться и искать преемника, а преемник все равно будет современным.
Условно говоря, Лукашенко встречается с Депардье, а Коля Лукашенко захочет встретиться уже с Томом Йорком. Но я не об этом. В Беларуси сейчас лучшее время, как мне кажется, сделать себе карьеру – нет предложения, нет альтернативы. Предложение не должно звучать так: «Идите вы все в жопу!» Оно должно звучать так: «Помогите мне сделать это вместе с вами». Предложение должно быть конструктивным. Если бы я был беларусом, я бы немедленно поехал в Беларусь делать карьеру.
Синглы, альбомы и видео января от беларусских артистов.
Фінальны адрэзак кругасветнага падарожжа Ромы Свечнікава праз Балівію і Аргенціну ў Беларусь.
Калі на канапе не сядзіцца, давай абіраць варушняк, які будзе табе цалкам па сэрцы. Адобрана лепшымі эйчарамі краіны!
Как построить не просто бар, но тусовку на районе.
Как построить не просто бар, но тусовку на районе.
Разговор о смыслах большого искусства.
Правила жизни, работы, отдыха.