Беларусская мечта. Чем живет Патрик из Anyway в Америке?
- 20.03.2019
- 13520
Как переехать в Америку и почувствовать себя своим, записать альбом всей жизни и не растерять ни музыкальной страсти, ни связи с Беларусью – рассказывает Патрик Белозор, фронтмен группы Anyway.
Патрик Белозор – фронтмен беларусской поп-панк-группы Anyway, культового для Минска коллектива из нулевых. «Культовый» в этом случае означает, что Патрика до сих пор периодически узнают в минских барах, когда он приезжает в Беларусь. Их последний альбом «1st American» вышел в 2015 году, тогда мы описали его как «свобода, творчество и братство» – и эти слова по-прежнему лучше всего подходят Патрику и его жизни.
Сейчас он десятый год живет в США, где постепенно переквалифицировался из панк-музыканта в человека с парой – успешных – проектов, фермой крипты и достаточно комфортной жизнью.
Это интервью – о том, как встать на ноги в чужой стране, почувствовать себя там как дома, купить землю на Карибах дешевле, чем однушку в Минске, и не потерять страсть к музыке.
10 лет в Америке, грин-кард, прощальный концерт Anyway
– Ты лет десять живешь в Штатах, верно?
– 8 января 2020 года будет десять лет, да.
– Ты выиграл грин-кард. Зачем подавался на нее?
– У меня изначально была идея поехать в Америку. Потому что я был в нищенском положении, и родители были не готовы давать мне деньги. Сначала не знал, как можно туда попасть. Это как раз были времена университета, когда все ездили по студенческим программам. Мы хотели передислоцироваться туда всей группой. Хотелось либо все, либо ничего.
Первый раз мы пробовали подаваться по студенческой программе: ничего ни у кого не получилось. И где-то был мой четвертый курс, когда я услышал, что мой друг выиграл грин-кард после того, как играл 10 лет подряд. Он объяснил процесс: подаешься, ничего не платишь и сидишь, ждешь – может быть, ты и выиграешь.
«Батя принес письмо домой и говорит: "Тебе тут из Кентукки какая-то херня пришла"»
На следующий год мы все вместе подались осенью, и в мае я получил большое письмо. Батя принес его домой и говорит: «Тебе тут из Кентукки какая-то херня пришла». А я даже забыл, что я подавался.
Мы понимали, что одновременно уехать не получится, и договорились с пацанами – мне надо ехать.
Мой кейс был сложным, потому что там есть определенное количество выданных приглашений, всего 20 тысяч: если ты в конце, на пятнадцатой тысяче, есть большая вероятность того, что ты даже не попадешь на интервью. В итоге меня пригласили на него в Польшу.
– Перед отъездом у вас был прощальный концерт Anyway, вы там очень хорошо собрали.
– На самом деле это был достаточно грустный момент: ты понимаешь, что это вроде бы конец, а может быть, новое начало. Но было приятно, что пришло много людей: это вроде был R-Club на Сурганова. Мы тогда собрали практически весь клуб. Было вообще охрененно.
«Нашел компанию, которая ощущается один в один с моими друзьями здесь – как семья»
Сан-Франциско и поросенок Фунтик
– Вот ты переезжаешь в другую страну. Какой у тебя вообще английский был?
– Я считал, что мой английский окей, но, когда я приехал в Америку, ничего не понимал. Особенно когда разговаривал с людьми разного цвета кожи: понимал одно слово из десяти.
– У тебя был какой-то план?
– Да, очень четкий. Я знал, куда лечу: Сан-Франциско. У меня был друг, который жил там уже полгода. Естественно, я собирался найти какую-то базовую работу, чтобы просто держаться на плаву, и сразу же продать музыку. Сразу, как приехал, я начал искать музыкантов, группы, чтобы к ним вписаться: это было сложно, потому что мешал языковой барьер.
Все зависит от того, где ты остановишься: ребята с east coast очень чувствительно относятся к пришельцам. West coast наоборот: «Откуда ты, давай пообщаемся, давай подружимся!» И лет через семь я понял, что они воспринимают меня как своего: ты понимаешь их шутки, они понимают твои шутки.
– Какое главные отличия между твоими друзьями здесь и твоим кругом в Штатах?
– Сейчас их практически нет. Это была одна из причин, по которой я какое-то время хотел возвращаться домой. Там все достаточно холодны друг к другу. Но в какой-то момент я нашел компанию, которая ощущается один в один с моими друзьями здесь – как семья.
– Ты искал какие-то движения с музыкой, а параллельно чем ты занимался?
– Пытался работать в мороженнице, работать в уборке. Искал любую работу, месяца 3-4 ничего не получалось, но в итоге нашел работу через своего человека: обманывал людей, как поросенок Фунтик, и с милым лицом впаривал им полную лажу. Меня это уничтожало: морально я просто умирал, не мог с этим жить. Поработал месяц, и меня клиенты любили больше всего: звонили и просили, чтобы я приехал. Наверное, из-за того, что я их не обманывал. Но как работник для компании я был не очень: я не впихивал всякую дрянь, которую нужно было впихивать.
Мы чистили коммерческие вентиляции специальным пылесосиком. С этой работы я пошел в чистку ковров, которая была хуже, но я делал хоть какую-то работу. Через полгода из-за того, что я не смог найти круг общения, к которому стремился, решил уехать на east coast к другу и сделать свой маленький бизнес по чистке ковров: настоящий, честный.
Домашняя Филадельфия
– Дальше ты поехал в Филадельфию?
– Нет, в D.C. Там я провел года полтора-два: со своими сложностями, не без проблем, но там я подучил язык и разобрался, как вести бизнес. В Филадельфии у меня были старые друзья из Минска, и когда я приезжал к ним в гости, мне нравилась тамошняя обстановка. Город был мне по душе. Поэтому я решил попробовать поехать туда. Переехал, мы общались с друзьями, жили в коммуне. Там был дом в жестком «чернятнике», мимо которого белые люди даже боялись проехать на машине.
Филадельфия выглядит очень грязной, это просто худшее, что может быть. Но каким-то образом я туда переехал и чувствовал себя хорошо: не сразу, со своими сложностями, но Филадельфия – это город, в котором я впервые почувствовал себя дома. Я хотел дружить с американцами и переехал туда, чтобы узнать американцев, влиться в эту тусовку. У каждого города есть душа, которая через полгода дает тебе понять, оно твое или нет. Как бы красиво город ни выглядел, есть какое-то внутреннее ощущение, которое тебе или нравится, или нет.
– Слышал историю, что на своем первом районе тебе пришлось убегать от местных жителей.
– Это было, когда я только переезжал в Филадельфию. В то время можно было лишиться жизни за голимый кошелек: у тебя его никто не будет отбирать – просто посадят на нож и возьмут то, что им нужно.
«Реднеки относятся к пришельцам не то что с опаской, они их ненавидят»
Я возвращался часов в двенадцать вечера, у меня был ночной билет на автобус, тогда я Филадельфию особо не знал. Я видел, что на меня бросили взгляды в каком-то райончике, потерялся, и пришлось давать газу: я видел, что они бежали за мной, но, когда я уже приближался к более-менее нормальному району, они решили притормозить. У меня был неплохой скилл в беге.
До трэшака не дошло, но все было на грани, и я это понимал. Вообще, когда я переехал, проблем было несколько: в целом мы относились к ним адекватно в силу славянского пофигизма. Мы как-то шли по улице, и нам ребята через дорогу кричат: «Хэй, ватсап, дайте пивка». Мы без задней мысли сели, с ними выпили, без проблем поболтали на ломанном английском.
Потом они даже приглашали нас на барбекю, хотя было видно, что это контингент трудный. Буквально в блоке от нас были заколоченные стекла, герыч и все такое. Помню, что в нашу девочку черные дети кидались камнями, когда она ехала на велосипеде. Меня спрашивали, что я тут делаю со своим белым лицом. Но черни особой не было.
Дорога в жизнь по мобильным вышкам, криптовалюты и Никарагуа
– Чем ты там занимался на первых порах?
– Первой моей работой после того, как мы закончили наши ковровые дела, стал проект, который мне предложил друг из Филадельфии: ты просто приезжаешь на вышки мобильной связи, делаешь фотографии и простые тесты.
Я знал, что за этим стоит большая мобильная связь, но меня это вообще не касалось: я просто приезжал, делал аудит, делал минимальные тесты, которым можно обучить обезьяну. Но меня это сразу зацепило: я смотрел и не понимал, кто это делает, как это делается, и я очень хотел этим заниматься.
Проработал там полгода, заработал нормально денег: мне это позволяло приезжать домой и заниматься музыкой, что мне в принципе очень нравилось. В какой-то момент проект закончился. У меня появился опыт, я пытался найти компании, которые этим занимаются, но это настолько закрытая область, что попасть туда практически невозможно.
После этого я решил пойти сдать за свои собственные деньги на сертификат, чтобы лазить на эти вышки и там познакомиться с кем-то, чтобы туда каким-то образом войти. Индустрия очень специфичная, и с большего там работают реднеки. Реднеки относятся к пришельцам не то что с опаской, они их ненавидят: я был у них как бельмо на глазу. Все старше меня, я абсолютно без опыта, пытался найти каких-то друзей: что-то у меня более-менее получилось.
– Потом ты ушел работать к знакомым, верно?
– Да. Пришло предложение от каких-то русских ребят из Филадельфии, мол, мы хотим начать бизнес в этой области, но ничего о ней не знаем. Я сказал, что приеду к ним и буду бесплатно с ними во всем этом разбираться.
Это было фиаско: у нас не было ни знаний, ни оборудования. Потом приехали литовцы, чему-то нас научили, мы ничего не заработали, нас выгнали с проекта, я вернулся в D.C. и решил заниматься видео. Шло неплохо, но в то же время у меня закончились деньги даже на батон: мне было не на что жить, и мне снова пришлось вернуться к этим ребятам. Я поработал там, более-менее набил руку, начал залазить на вышки, заработал какие-то деньги.
«Я купил 0,7 акра в Никарагуа за 10 тысяч долларов, это почти ничто»
Поэтому я погнал в Филадельфию к своим друзьям делать бизнес с вышками: я точно решил, что переезжаю, решил все личные вопросы, что было проблемно.
Самое трудное время в моей жизни началось именно тогда. Два года я работал без единого выходного, только пару раз выбирался в Минск. Прилично перегорел, сжег все нервы и желание вообще что-то делать. Но я заработал минимальный капитал из полного минуса.
– Был случай, после которого ты перестал сам забираться на вышки?
– Да. Это был третий года работы, когда у нас что-то стало что-то получаться, но я работал в поле со своими ребятами. Мы поехали на какой-то проект в Нью-Йорк: должны были делать укрепление вышки, и это вовлекало оборудование, с которым мы никогда не работали. Какие-то краны, нужно было приваривать плиты по полтонны.
В какой-то момент я находился наверху, спиливал металлические конструкции: мне попала какая-то искра в глаза, болгарку вырвало, порезало мне вены: ситуация была крайне неприятная и могла закончиться плачевно. Тогда я понял, что мне надо слазить: я ничего нигде не успевал. Но, возможно, это была отличная точка для того, чтобы расти в правильном русле. Это было лет пять назад.
– Чем ты занимаешься сейчас?
– Большинство времени занимают все те же вышки, но это встало на другие рельсы: мы купили большой склад, у нас стало прилично стафа, работает 24 человека. Я с большего работаю в офисе: ищу клиентов и проекты.
Есть второй, сторонний проект, связанный с дизайном, который растет приличными темпами. Мы встали на ноги, сделали свой сайт, нашли людей, которые с нами хорошо работают. Сейчас я разрываюсь между двух огней, но хочу сделать так, чтобы бизнес с вышками работал более-менее сам по себе и я смог вплотную заняться дизайном.
«Я заработал минимальный капитал из полного минуса»
– Ты успел позаниматься и криптовалютами?
– Тогда, когда она была в буме: это был проект, который занял много времени, принес много денег, ну и сейчас он лежит и ждет своего времени.
Я заказал прилично оборудования, сделал у себя на складе ферму и гнал крипту своими силами. Был парень, брокер, который занимался продажей и покупкой. Мой план был в том, чтобы накопить достаточное количество крипты, чтобы она у меня лежала и ждала правильного момента. Были ребята, которые мне все это посоветовали: они начинали года с 2000-го, и они меня заверяют, что в течении лет 10 это то, что может меня обеспечить. То, что мне нужно, я отбил, а остальное лежит и ждет нужного момента.
– Еще ты вложился в недвижимость в Никарагуа.
– Да, через моих американских друзей, с которыми я познакомился несколько лет назад, таки современные хиппи. Один из этих ребят – парень, который занимался криптой и сейчас уже, наверное, криптовый миллионер. Он занимается микропроектами в духе: «О, я нашел огромный лот в Никарагуа, там можно сделать кучу отелей!». Он знает, как сделать все супердешево: он у меня и спросил, хочу ли я вложиться. Мы были в баре и решить нужно было «здесь и сейчас». В итоге я купил 0,7 акра за 10 тысяч долларов, это почти ничто. Место – пять минут от океана, где серферы и вся эта борода.
У нас была куча планов до тех пор, пока не начались протесты – ждем, когда они закончится. Мы хотели построить там небольшой резорт и построить «кингбунгало», чтобы его можно было сдавать или мы с нашими друзьями могли приехать туда и отдохнуть. Сейчас наступили трудные времена, но мы надеемся, что скоро все это закончится.
«Музыка отнимает все твое время. Нужно жертвовать практически всем, иначе ты делаешь говно»
«Первый американский» и Razor in Pussy
– Вы записывали последний альбом Anyway, находясь в разных точках света. Насколько было трудно?
– Я до сих пор удивлен, что это случилось. Сам проект был крайне сложен во всех понятиях: логистическом, денежном. Для меня – особенно, потому что это как раз было время, когда я был в суровейших долгах, финансово я погибал. У меня было 10 косарей долга и не было варианта из него вылезти.
И в этот момент мы поехали записывать альбом, половину которого я должен был финансировать. Все ребята подошли к этому очень ответственно, были суперзаряжены: Леха, наш барабанщик, получил визу, приехал – а в Минске это сложно сделать. У Олега была такая же ситуация с деньгами, тогда он был в Барселоне. Изначально весь проект проспонсировал Лелик, наш басист: в конце концов все отдали ему деньги, и я в том числе.
С меня были коммуникации со студией, она была супертоповая: Rise Against там записывали там большинство альбомов, хотя можно назвать целый лист топовых панк-рок-групп, которые записывались там.
С нами периодически тусовался басист Descendents: мы не знали, что он их басист, думали, какой-то бородатый бомжара. А Descendents – это культовая группа, на которой выросли Blink-182 и Sum 41 – это их кумиры, и для нас это было выстрелом в голову. И мы работали с людьми, которые их записывали и сводили. Эта студия была местом барабанщика Descendents: суперолдовая и топовая. Кто знает, тот понимает.
– Какие были чувства, когда вы выпустили альбом?
– Это было суперох*енно: в первый раз в жизни мы почувствовали, что сделали то, что задумывали. К сожалению, музыка, которую мы записывали, мной была придумана лет за семь до того: было и круто, и грустно одновременно. Когда мы коммуницировали с ребятами из студии, они сказали, что мы немного опоздали. Сейчас все немного сложнее: каждый год жестко меняется мода. Но все равно было круто. Нам очень нравилось все, что мы сделали: впервые в жизни я слушал свою музыку и думал: «Бл*, неужели это мы?»
И я счастлив, что мы это сделали: сколько бы это денег ни стоило, как бы это сложно для нас ни было.
– Давай поговорим про проект Razor in Pussy, который вышел у тебя в прошлом году. Как это получилось, что это такое?
– Ребята из нашего филадельфийского комьюнити тоже решили записывать музыку. Они сказали, мол, давай играть вместе. Мне хотелось хоть что-то делать, поэтому я согласился.
«Бритва» была приятным, романтическим проектом: ребята, которые только начинают что-то учить, что-то пытаются сделать, – для меня это было супер. Все были заряжены, и я чувствовал себя так, будто играю в Anyway десятилетней давности. Это то, что мне нравилось: суть была не в качестве, она была в самом ощущении того, насколько с душой все было сделано. Это то, чего мне не хватало долгое время: пацаны так хотели это сделать, они старались, учились, и именно поэтому я с ними играл – это было романтично.
– «Было» – потому что это единичная история?
– Я понимал, что музыка – это сложно, быть в группе – сложно. Вначале очень легко, пока ты на ощущении бодрости, но становится трудно, когда ты утыкаешься во что-то и не знаешь, что дальше делать. Пропадает мотивация.
– Ты планируешь дальше делать музыку?
– Я думал над этим: мне в это нужно либо погружаться полностью, либо полностью от этого отходить. Я пытался погружаться полностью, и тогда у меня начинались проблемы с деньгами, пытался полностью отойти – и на меня нападала жесткая депрессия.
Каждый день у меня в голове то же самое: я хочу заниматься музыкой. И планирую делать это сам. Единственная проблема со всякими бизнесами и прочей херней – это время. Тем более у меня есть девушка – ей нужно время. Есть футбол, в который я много играю, так что меня все держит за яйца. Сейчас моя главная задача – сделать мои бизнесы независимыми и самодостаточными, чтобы я на них тратил 15-20% своего времени. Я спокойно готов уступить в плане денег, но мне нужно это время. Тогда я смогу посвящать целый день музыке, потому что час-два в день – это ноль, музыка отнимает все твое время. Нужно жертвовать практически всем, иначе ты делаешь говно.
Американская мечта, дом и технодача
– Когда люди уезжают в Америку, многие говорят про «американскую мечту». Ты прочувствовал, что это такое?
– Что они вкладывают в это понятие? У тебя семья и есть свой маленький бизнес, с которым ты будешь счастлив и сможешь зарабатывать деньги. Это американская мечта – то, какой они ее видят. Я попытался это сделать, но ты в это вливаешься и не можешь выбраться: моя надежда была на то, что я сделаю бизнес не для денег, а для того, чтобы заниматься музыкой, чтобы мне развязало руки. Но сейчас я вижу, что связан больше, чем когда-либо в этой жизни.
– Назови лучшие места в Филадельфии.
– И поесть, и по ощущениям – это Wm Mulherin’s Sons. Просто топовый ресторан. Я от этого места в полном восторге, мы туда периодически ходим: там есть бармен, с которым ты всегда можешь поговорить. Он скрипач в Филадельфийском оркестре, и там все работники со своей историей. Все звезды, которые приезжают в Филадельфию, приходят в этот ресторан.
В Фиштауне, суперразвивающемся хипестерском районе, есть культовое для меня место: называется Murphy’s, это ирландский ресторан. Выглядит как забегаловка, но это в топе трех мест, где еда просто космическая: там работает пятизвездочный шеф, все достаточно дешево и всегда битком.
Еще в Фиштауне есть два бара: El Bar с ощущением суперамериканского андеграунд-бара, где можно взять «ситивайб» – шот водяры с пивом. Там тусуется подвальный контингент, постоянно выступают новые группы и актеры – маленький бар, сумасшедший движ. Второе место – Frontstreet Cafe. Это и бар, и двухэтажный клуб, куда все время приезжают клевые диджеи. Крутое место, где можно получить кучу ощущений.
Есть арт-музей, куда привозят выставки всех крутых артистов и прошлого, и современности.
Если Фиштаун – хипстерский район, то Саусстрит – это панк-район, где много панк-клубов, панк-кабаков и ресторанов, которых я не смог найти ни в Сан-Франциско, ни в D.C, ни где-то еще.
«Сейчас я вижу, что связан больше, чем когда-либо в этой жизни»
– Ты ездил на Burning Man. Что это такое?
– Это без вопросов самое лучшая и самая впечатляющая вещь, которая случалась со мной в жизни. Если я когда-нибудь полечу на Луну, а я серьезно об этом мечтаю, может быть, это и перебьет ощущения. Но Burning Man – это то, что невозможно объяснить словами: если каждый человек в мире испытает то, что испытал я, то мир зацветет.
Это как объяснить человеку ощущение первой влюбленности: тебя изнутри поражает что-то, что вообще ни с чем не сравнимо. Это сложно, дорого, но никакие деньги мира не могут сравниться с тем, что ты получаешь там. Если ты там с правильными людьми и правильным настроем, открыт и пытаешься почерпнуть максимум нового, происходит полный взрыв мозга. Когда я вернулся оттуда, мы с самыми близкими друзьями сделали фонд при нашей компании Belazor Technologies – фонд помощи тем, кто хочет поехать на Burning Man. И каждый месяц я откладываю туда косарик.
– В прошлом году ты приезжал в Минск со своей девушкой-американкой. Что ей больше всего понравилось?
– Чистота, нет мусора. Еще архитектура и открытость людей – то, насколько они коммуникабельны, насколько это большое комьюнити.
Мы снова приедем в этом году. Она меня попросила вернуться. Хочет съездить в деревню, хотя мы были на технодачах – и ей это разорвало мозг. Мы приехали на дачу, там какие-то бабульки ходят, рядом с нашим домом – обычный деревенский дом, из которого валило техно. Она в жизни такого не видела.
– Где сейчас твой дом?
– В Фили. Сейчас у меня огромная сеть друзей, ну и в принципе ты привыкаешь к жизни в Америке. Каждый выходные там что-то происходит, каждый день миллион планов: опять съездить на Burning Man, съездить всем комьюнити в Африку, хотя я всех тяну сюда – они к этому благосклонно относятся.
– Допускаешь вариант, при котором можешь вернуться в Беларусь?
– Абсолютли, нас затопит скоро. Шутки шутками, но, когда мы в прошлом году здесь ездили с Ли на велосипедах, разговаривали, она прямо очень расчувствовалась от всего этого места, людей, моих друзей. Это с учетом того, что она не знает язык, и это вдохновило ее попытаться его учить. У нее даже родилась дурная мысль: почему бы нам не работать полгода там и приезжать жить здесь? И если ей что-то такое в голову закрадывается, значит, здесь круто.
Фото из личного архива героя