«Все идет через тело»: интервью с Ириной Ануфриевой

 

Кто вы, Ирина?

 – Как бы сами представили  себя: художница, перформер, хореограф, танцовщица? 

– Вопрос сложный. Какого-то одного определения, наверное, не существует. Художественный путь для меня живой: я одновременно создаю работы и интересуюсь различными формами художественных практик, позволяя работе принять ту форму, в которой она в данный момент времени нуждается.

Если брать фактически, то я с 7 лет занималась танцами, закончила хореографическое отделение школы искусств, где прозанималась 8 лет, потом была ученицей в театре «Инжест», затем училась и танцевала буто в шведской SU-EN Butoh Company.

Но с самого детства у меня был интерес и желание сменить хореографическое отделение на художественное. В более взрослом состоянии я много об этом рассуждала, несколько раз пыталась не работать с телом, не заниматься танцем и движением, изменить направление в профессии, но ничего у меня из этого не получилось. Просканировав себя, я поняла, что какие бы работы и в какой бы форме я ни создавала, все равно тело является главным инструментом. В любой работе так или иначе центральной точкой будет телесность, даже во время ее отсутствия. Восприятие мира, художественный язык – все это идет через тело.

«Восприятие мира, художественный язык – все это идет через тело»

 – Можно ли сказать, что перформанс для вас – эта та форма художественного высказывания, где соединяется язык визуального искусства и телесная практика? 

– Ну я бы не сказала, что занимаюсь перформансом: фактически я сделала только несколько работ. Здесь хорошо бы разобраться с понятиями. Перформанс на английском и русском языках имеет разные определения. Перформанс для англоязычного мира – это выступление, некое сценическое действие. А арт-перформанс – это то, что мы подразумеваем, когда говорим «перформанс». То, что я делала и создаю, скорее можно назвать solo dance performances. Я очень хотела развиваться как хореограф. Может быть, это не самая моя сильная сторона, но мне хотелось бы научиться мыслить как хореограф.

 – Почему? 

– Хореография для меня сродни философствованию. Как писатель пишет книгу, как кинорежиссер видит драматургию, так и хореограф должен иметь пространственное мышление и работать не только с этим пространством, но также с ощущением пространства как времени. А это уже тонкая ментальная работа. Так как я сама обычно присутствую в своих «работах», то мне сложно выстроить эту дистанцию. Я интересуюсь философией, размышляю над разными понятиями, поэтому хореография для меня – это прежде всего пространство мысли.

В работе, которую я представляю в галерее «Ў» и которая была сделана совместно с галереей, гораздо больше пространства мысли, чем пространства, проявленного в форме. Во время перформанса во вторник, 10 июля, скрыто будет гораздо больше, чем показано.

 

 

Вместо танцев

 – С одной стороны, для вас тело – это инструмент, с другой – форма художественного высказывания. Насколько универсален язык тела в контексте  выставки современного искусства? Может ли вообще тело быть тем универсальным кодом, помогающим зрителю разгадать ту или иную работу? 

– Рассмотрим танцевальный перформанс: к примеру, 30-минутный спектакль, где я создаю сценическую работу, где тело помещается внутри некоторого пространства. Там я как автор, как хореограф и как танцор создаю определенный язык, словарь этого конкретного спектакля. И многое зависит от того, насколько зритель, пришедший увидеть работу, образован и чувствителен, насколько он подготовлен. Каждый человек при этом будет считывать что-то свое.

Но бывают и альтернативные работы – те, в которых тело является не просто инструментом, но становится философским понятием. В этом случае тело – это то, на что направлен чей-то взгляд, и то, через что одновременно я смотрю на мир и считываю философские тексты, художественные и музыкальные произведения. Например, работа с музыкой. Когда я вижу звук, у меня есть определенное телесное восприятие – не реакция, а именно восприятие через свое тело. Поэтому тело становится главным центром восприятия всего мира. И это не просто набор органов вместе с сознанием, это умное тело.

Следующий шаг – это пространство. Для меня оно является очень важным. Я волновалась за свою работу, которая будет представлена в галерее «Ў», потому что Валентина с Анной (Валентина Киселева – кураторка и директорка, Анна Чистосердова – арт-директорка. – 34mag) создавали экспозицию фактически без моего личного участия. Иными словами, эта работа была создана и помещена в пространство другими людьми. Обычно для меня очень важно войти в пространство, поместить себя в него и с помощью тела и сознания воссоздать там свою работу, понять, где и каким образом она может в этом конкретном пространстве случиться.

«В зависимости от того, насколько твое собственное пространство интеллигибельно и чувствительно, ты всегда можешь увидеть больше»

Само тело для меня также является пространством. Но если в экспозиционное пространство могут войти все, то воспринять внутреннее пространство – тело изнутри – могу только я. Моя задача в рамках перфоманса в галерее «Ў» – каким-то невероятным усилием невидимых сил отразить это внутреннее пространство, позволив зрителю его почувствовать.
И если работа состоялась, если она смогла прозвучать в том или ином пространстве, трансформировав его, это означает, что в нем будет создан смысл и отныне оно будет жить абсолютно другим ритмом.

Поэтому да, отвечая на ваш вопрос, тело – это не самый универсальный язык. Как черный квадрат Малевича – для кого-то просто геометрическая фигура на белом фоне. Но в зависимости от того, насколько твое собственное пространство интеллигибельно и чувствительно, ты всегда можешь увидеть больше. В своих работах я стараюсь оставлять суть, убирая все остальное.

 – Перформанс, который вы представите 10 июля, называется «Вместо танцев» и отсылает к проекту Людмилы Русовой «Место танцев». Это игра слов? 

– В какой-то степени да. Это был проект Людмилы Русовой в галерее «Нова» в 2003 году. Мою работу мы создавали вместе с галереей «Ў», и в данном случае это коллаж моих работ, в которых звучит Русова. То есть я создала само «место танцев» – куб, наполненный землей, где будет происходить перформанс, – это пространство пустоты. Мою работу можно было назвать и «В месте танцев», и «Вместо танцев». На английском она звучит как «In the Place of Dance».

 

 

О Людмиле Русовой

 – Ваш перформанс – это трибьют художнице Людмиле Русовой, без которой невозможно представить историю современного беларусского искусства? Или  это возможность на некоторое время  установить связь, присутствие в пространстве важного для вас человека? 

– Этот вопрос должен быть задан и мне, и галерее «Ў». Если отвечу и я, и они, ответ будет полным. Объясню почему. Для меня пространство тела – это очень внутренняя сущность, поэтому я не могу поместить Русову в некоторый выставочный контекст и пространство беларусского искусства в целом, чтобы понять и показать, насколько значимой была ее фигура. А она была абсолютно значимой. Она была большим, великим, мощным художником, автором, личностью. Ее имя должно продолжать звучать в беларусском пространстве, потому что есть все предпосылки к тому, что это имя просто исчезнет.

Поэтому работа «Вместо танцев» – это работа, где совмещается мое очень личное внутреннее пространство, связанное с Людмилой Русовой, и пространство внешнее, где Людмила Русова присутствует как художник, создать которое мне помогли кураторы галереи «Ў».  

Я встретила Русову, когда мне было 20 лет. Тогда я сделала свое первое публичное выступление – это был перформанс, на который мои знакомые пригласили Людмилу Русову, и она пришла.

«Сильнее самой смерти является неспособность для художника продолжать звучать в пространстве, когда работы слышны даже после смерти автора»

Я до сих пор не могу точно ответить, выразить в форме слова, какое значение она имела для меня. Она сформировала меня. Это была встреча двух личностей, двух художников. В моем внутреннем пространстве мира есть колонны, на которых держится весь мой мир – меня как личности, как человека, как художника. Так вот Русова создала огромное количество колонн, на которых держится мое личное пространство, стены, ориентиры, ценности.

С другой стороны, это была встреча двух людей, которые абсолютно чисто и безгранично любили друг друга, хотя она никогда не произносила таких слов. Это очень редко и уникально, когда у людей нет объектного интереса или ожиданий от другого, а есть просто чистота отношений. Поэтому ее уход из жизни – для меня невосполнимая утрата. Я продолжаю разговаривать с ней, продолжаю слышать ее голос. Я скучаю по ней каждый день, но уже не могу прийти и услышать от нее: «Ирочка, здравствуйте»...

 – Вы общались на вы? 

– Да, всегда.

 – Ваш переезд в Швецию был связан со смертью Людмилы Русовой? 

– Нет. Хотя она была в некоторой степени против моего переезда. Я уехала в 2004-м, но, бывая в Минске, каждый раз к ней приходила. Мы провели тысячи часов вместе. С 2007-го по 2010-й у меня был сложный, переломный период, когда ни я, ни она не знали, сломаюсь я или выстою. И эти последние три года перед ее смертью мы общались меньше.
Поэтому работа «Вместо танцев» для меня очень личная. И когда я буду делать перформанс в галерее «Ў», моя задача будет в том, чтобы дать как можно больше пространства Людмиле Русовой. Там, где могут прозвучать ее понятия: и проблема телесности, и разрыв, и отсутствие. Изоляция как выбор неприсутствия в публичном пространстве. Здесь много ее биографии и тех понятий, которыми она артикулировала в своих работах как художник.

 

 

Выбор неприсутствия

 – Решение Людмилы Русовой не присутствовать в последние годы жизни в публичном пространстве беларусского искусства стало последним жестом художницы. И одновременно оказало влияние и на последующую ситуацию в арт-поле. Сейчас практически невозможно отыскать единый архив художницы, доступны лишь некоторые работы. 

– Да, это трагедия, потому что собрать такой архив сейчас практически невозможно. Трагедия в том, что, несмотря на выбранную стратегию изоляции, проект последней выставки был для нее очень важен. Когда мы встретились, Людмила создавала серию живописных работ. И я знаю, насколько важным для нее было сделать выставку или собрать в каталог эти работы. Но на тот момент не было ни людей, которые могли с этим помочь, ни пространства, где это могло бы случиться.

Она знала, что умирает. И как любой автор понимала, что сильнее самой смерти является неспособность для художника продолжать звучать в пространстве, когда работы слышны даже после смерти автора. И я знаю, что перед уходом она «чистила» свое пространство, избавляясь от лишнего, чтобы оставить за собой чистый след – только сущность, только свои работы. Мы виделись с ней в последний раз в ноябре 2009-го и договаривались о встрече на январь. Тогда я уже была в разъездах. И это единственное, за что я корю себя: за то, что эта встреча не состоялась по моей вине, когда я была в Минске проездом. И в марте 2010-го, когда мы разговаривали и прощались – уже навсегда, – она сказала: «Я ждала вас в январе… Я ждала вас весь январь». Я переехала в Швецию 6 марта 2010 года – это день, когда мы с Людмилой Русовой попрощались навсегда.

«Здесь все то, чем я занималась, рано или поздно превратилось бы во вторичное, смешное, вялое и в итоге – тупое и комичное»

 – Беларусское пространство в итоге вытолкнуло вас так же, как и Людмилу Русову?  

– Русова понимала, что в этом пространстве присутствовать невозможно, что для автора, для художника это пространство несет смерть. Поэтому против моего отъезда она не была. Скорее, не была в восторге от страны и обучения в SU-EN Butoh Company, которое я выбрала. Она считала, что Швеция, возможно, слишком маленькое пространство. Но уезжать нужно было обязательно, найти то пространство, где я могла бы реализовываться до конца своих дней. К сожалению, здесь (в Беларуси. — 34mag) можно было тиражировать лишь отсутствие. Чтобы состояться как автору, нужно было выключить себя из этого пространства.

 – А для вас самой беларусское пространство – это пространство пустоты или наполненности? 

– И то, и другое. Я понимала, что в Беларусь уже не вернусь. На тот момент мне надо было начинать с нуля, куда бы я ни поехала. Но я также понимала, что если останусь здесь, то как художник я не смогу сформироваться – тут не будет возможности для развития. Потому что та энергия, которая может во что-то вылиться, здесь потухнет. В нулевые в беларусском пространстве практически отсутствовал язык телесности в искусстве, поэтому для меня живой среды для развития здесь не было.

Я уехала из-за профессии. Понимала, что, даже если не состоюсь в Швеции профессионально, то по крайней мере я буду находиться в пространстве, где смогу мыслить и развиваться как человек. А здесь все то, чем я занималась, рано или поздно превратилось бы во вторичное, смешное, вялое и в итоге – тупое и комичное. Поэтому я выбрала путь отъезда. Но беларусское пространство для меня до сих пор наполнено любимыми людьми и таким будет всегда.

 

 

Комментарий Валентины Киселевой

Директорка галереи «Ў»

– Ирина – художница галереи «Ў». Мы размышляли, какую работу хотели бы сделать в рамках проекта «Без исключений! В процессе», и в разговоре постоянно возникала фигура Русовой, которая на Ирину оказала большое влияние. И стало очевидным, что история Людмилы – это история про исключение, самостоятельную изоляцию и последующее выключение из публичного арт-пространства. Государственными институциями ее фигура рассматривается до сих пор как «прикладник», гобеленщица… А она великая, уникальная для нашего творческого пространства. Большая художница со сложной и трагичной судьбой.

 

Перформанс Ирины Ануфриевой «Вместо танцев» пройдет во вторник, 10 июля, с 15:00 до 20:00.

Место: галерея «Ў» (ул. Октябрьская, 19).

Вход: 3 рубля (по билету на выставку «Без исключений! В процессе»).

Встреча с Ириной состоится в среду, 11 июля, с 18:30 до 20:00.

 

Фото – Виолетта Савчиц