Матвей Сабуров: открытое интервью

 

Место «Справы» изменить нельзя

 

— Матвей, у вас сейчас кипит полным ходом подготовка к Sprava. Ты писал, что вы привезли пианино, увезли переделывать «запорожец». От чего мы сегодня тебя оторвали? Какое дело ты оставил, чтобы приехать и поговорить с нами?

— Вчера я достиг цели: договорился с местной властью. С самого начала мы не хотели изолироваться от местного сообщества. Бабушки, дедушки, мужчины и женщины, птички, собачки и белочки – всех их мы пытались включить в свой мир. И нам это удалось. До настоящего дня всех, кроме власти. Нашу деятельность долгое время рассматривали как мероприятия с непонятной повесткой. А значит, нас надо ограничить и контролировать. Долго приходилось рассказывать людям, что мы не имеем никакого отношения к религии или политике.

– Как вас чиновники встретили первый раз?

– Был у нас председатель исполкома Владимир Булай, которого впоследствии посадили в тюрьму (за вымогательство. – 34mag), затем отменили приговор и направили директором в колхоз – классическая беларусская схема. Мы с Катериной, моей женой и соорганизатором Sprava, приходили еще раньше в исполком и разговаривали с ним. Он нас тогда назвал декабристами и обещал поддержку – мы даже думали назвать так нашу группировку. Но его посадили. Появился новый.

Новый председатель начал действовать решительно: Андрея Крохина, организатора архитектурного форума Ex Nihilo, вначале припугнул ответственностью, но дал указание району помочь. А на днях мы подписали с исполкомом договор о сотрудничестве – сейчас наши идеи ставят в пример, а ребятам-архитекторам, возможно, в следующем году вместе с нами придется в Новолукомле устраивать урбанистическую движуху и обустраивать огромный крафтверк, который собираются закрыть. Благодаря сотрудничеству с властями нам не придется оплачивать, например, присутствие милиции. Потому что в прошлом году сотрудники правопорядка получили больше, чем музыканты.

 

 

– С какими вызовами вы столкнулись в этом году?

– В этом году у нас появилось больше партнеров, а мы, в свою очередь, сделали несколько важных для себя открытий. Например, нам нужны стройматериалы – мы мыслим линейно и обращаемся в Mile, «Новоселки» и другие гигантские строймагазины. Что им стоит дать гвоздей на 500 рублей? Звонишь им, они просят презентацию, после чего отвечают, что в данный момент их это не интересует.

И я их понимаю. Для них прежде всего важно выполнить функцию менеджера и увеличить показатели продаж. Как это сделать? Наиболее простым и доступным способом продвинуть свой бренд. Какие-то ребята с какими-то целями им нафиг не нужны. Потому что они профессионалы – это прекрасное и ужасное русское слово. Например, меня представляют: «Матвей Сабуров – профессиональный режиссер». Какой же я профессионал? Я не учился режиссуре и не слышал, чтобы кого-нибудь в Европе так представляли. Обычно говорят: архитектор, музыкант, поэт. Профессионалу дай комедию снять – он снимет, политический репортаж – снимет.

«Мы с удовольствием расскажем людям из условных Плещениц, как сделать похожие вещи и с какими проблемами они столкнутся»

Вернемся к строймагазинам. Оказывается, что есть компании средних размеров, типа Mastak.by. Я звоню им: «А есть у вас отдел маркетинга?» – «Да, конечно, позвоните условному Геннадию, вот его мобильный номер». Парень выслушивает меня и говорит: «Это не ко мне, позвони лучше к директору». И дает мне телефон директора. Я звоню ему и говорю, что у нас фестиваль, нам нужны небольшие ресурсы, гвозди, то да се. Он говорит: «Хорошо, дадим». – «А презентацию?» – «Приезжай, поговорим». Все, я приехал, обо всем договорились. У него классный магазин, правильно продуманный, в меру большой, он понимает, зачем он живет, зачем мы это делаем. Большие масштабы, на мой взгляд, приобретают идеологию, но теряют идею. Например, что такое DIY в понимании Mile? Купи горшочек, насыпь земельку из пакетика, воткни росточек. К корпорациям у нас нет доступа, и это дало мне личное понимание, что мы правильно все делаем. Когда к нам придет воображаемая Coca-Cola и скажет: «Давайте мы дадим вам денег», значит, куда-то мы пошли не туда.

– В чем заключается манифест Sprava?

— Когда мы придумывали этот фестиваль, мы представляли, каким наш полуостров может быть. На нем есть несколько объектов, которые улучшают его инфраструктуру: пляж, сцена, на которой можно как сделать фестиваль, так и просто книжку почитать или сфотографировать свадьбу. Раз в год мы делаем большой фестиваль на тысячу человек, несколько раз концерты классической музыки – и больше туда не вмешиваемся.

По соседству мы создаем культурный центр, на базе которого реализуем свои творческие задумки, а также сдаем его в аренду театральным или музыкальным проектам. Это нормальная практика за рубежом, потому что концентрированная работа вместе с проживанием – это всегда быстрей и дешевле. Арт-резиденция, культурный хостел и кафе – все в одном здании. Этот проект работает в рамках нашего озера, двух деревень и экспортирует в район результаты своей деятельности. Приехал театр, срепетировал спектакль – сделал пробные показы в Чашниках или Новолукомле. Если на эту схему будет спрос, мы планируем дарить ее и раздавать людям в другие регионы. Мы с удовольствием расскажем людям из условных Плещениц, как сделать похожие вещи и с какими проблемами они столкнутся. Наша задача – создавать не альтернативную, а добавочную систему культуры.

 

 

– Как в эту культурную круговерть вовлекаются местные?

– У нас не так много людей живет в принципе: 200-300 человек, в основном бабушки. Летом больше – приезжают внуки. Вовлекаются они прекрасно, особенно если есть понятные цели. В прошлом году мы пытались им объяснить, что можно, например, собирать груши, привозить на фестиваль и продавать. На что нам отвечали: «Да ну, кому это надо, кто их будет покупать?» В итоге они пришли посмотреть на это все и в этом году уже: «Я буду готовить раков, можно к вам?»

Мы проводили анкетирование, чтобы узнать, чего людям не хватает в жизни. В большинстве случаев им не хватает работы, но они хотят, чтобы им ее дали. Классическая формулировка: «Дайте нам работу!» На втором месте идет историческое наследие и культура: «Хотим, чтобы в нашей деревне было красиво».

С местными у нас контакт давно налажен. Знаете, что на руках у человека, если долго работать пилой и молотком, появляется два ряда мозолей? И деревенские это точно подмечают. Если человек умеет работать, то говна от него ждать не следует. У него могут быть куркульские замашки, но гадости – нет. Поэтому труд был одним из способов вхождения в местное комьюнити.

– В этом году вы ввели понятие «фестиваль места»…

– У нас появился второй пиарщик, понимаешь? Они вдвоем придумывают идеи. Если вкратце, это значит, что из года в год музыканты меняются, а место остается. Да и привлекает это место, влюбляются в него.

Если мы хотим экспортировать эту идею, то нужно помнить о том, где проводить мероприятие. У нас, например, прекрасный ландшафт: полуостров в два квадратных километра, вокруг вода, исторический объект. Но, черт, если у тебя березовая роща… Тут нужно придумать другой формат фестиваля.

 

 

Берлин, Ник Кейв, 82-й год

 

– В 2013 году ты выкладывал в соцсети фотографию паспорта, где видно, что ты зарегистрировался в деревне Белая Церковь. Как долго ты перевозил вещички?

– Я не совершаю резких поступков. Обычно моя жизнь – это существование нескольких параллельных волн: пока одна достигает кульминации, другая набирает высоту. Так я занимался музыкой, после занялся видеоартом. Потом постепенно начал понимать, что мне уже неинтересно снимать клипы. А тут смотрю – и фестивалем уже занимаюсь.

Переезд происходил примерно по тем же лекалам. Я всегда жил на съемных квартирах в Минске и знал, что никогда не куплю недвижимость в столице. Годик там, годик тут – соответственно, вещей у меня никогда много и не было. Потом нечаянно появился этот домик (Матвей из любопытства заехал в Белую Церковь и за гонорар с клипа «Ляписа» по случайному предложению местного купил дом. – 34mag). Туда переехали майки, трусы, щетка, появилась мастерская. Сразу мы ездили туда на выходные, потом на большие выходные, зимние каникулы, летние каникулы – соответственно, трусов стало больше, появились плавочки, триммер. Через пять лет я понял, что большинство вещей у меня там и пора перевозить все остальное. В общем, никакого рывка не совершал. Мне кажется, что рывки в серьезных вещах – это деструктивное действие. Я все-таки люблю с подготовочкой.

– Давай вернемся еще раньше, на 25 лет назад. Ты родом из Новолукомля, потом уехал в Минск, где в 1994 году начал играть в группе «Плато». Расскажи про творческую среду того времени.

– Я приехал в Минск учиться на инженера-энергетика, так как я родом из города-флагмана беларусской энергетики. Друзья поумнее ехали учиться на прикладную математику и другие мажорные специальности, а мне было похер: главное не где я учусь, а с кем тусуюсь. Это были мои мысли в 17 лет.

В первую же неделю я пошел на фестиваль «Рок па вакацыях» (1 сентября 1993 года культовый ивент прошел впервые. – 34mag). Что это было для мальчика из провинциального города, который видел только группы «На-На», «Ласковый май» и «Мастер»? Там, где сейчас Dreamland, стоял здоровенный летний шатер цирка-шапито. На арене – сцена, все пьют-курят, играет «Крама», местные все в теме. И ты думаешь: «Ни хрена себе я попал, это же Берлин, Ник Кейв, 82-й год!»

После этого я случайно попал в фольклорный коллектив. Движ у нас был очень необычный: какие-то барды, народные артисты, у нас постоянно проходили дискуссии, мы обменивались музыкой. И за год выкристаллизовался состав.

«Знаете, что на руках у человека, если долго работать пилой и молотком, появляется два ряда мозолей?»

Андрюха Румянцев, музыкант и мой соратник по группе, который, помню, рассказывал, что, когда ему будет 40 лет, он будет на даче за письменным столом читать Аристотеля в оригинале, был первым человеком в моей жизни, который мыслил концептуально. Он предложил ограничить себя: играть только акустику. Будем работать, не включаясь в розетку. Ограничение – это классный принцип, я до сих пор его применяю, оно стимулирует мозговую активность и наталкивает на нестандартное мышление.

Как у нас было? Обычно в группе люди ставят барабанную установку, но так как нас было десять человек, мы могли себе позволить играть ритм в шесть рук и, следовательно, делать намного более сложные вещи.

Тогда было все легко: полгода группа существовала – и мы уже играли на сцене в Витебске, где «Славянский базар» проходит, потом поехали выступать в Эстонию. У нас было всего три песни, с которыми нас везде звали.

 

 

– Как так получилось, что вы выступали с Вячеславом Бутусовым, а потом еще и поехали с ним гастролировать?

– Повторюсь, тогда были совершенно другие времена. Мы были странной группой и решили, что нам обязательно нужно выступить в КЗ «Минск» – крупнейшей на то время концертной площадке, где играют БГ, «Воплі Відоплясова» и другие мэтры. На нас десятерых в небольших клубах не хватало аппаратуры, микрофонов. И как-то КЗшный звукач говорит: «Давайте у меня. Тут дофига “Динакордов”, я вам поставлю вообще все!» Но это зал на 1000 человек. Тогда я позвонил Володе Шаблинскому (владельцу хутора «Шабли», тогда директору агентства «Линия звука». – 34mag) и мы каким-то образом собрали этот зал. Потом через полгода опять.

Nautilus Pompilius в то время уже развалился, и Бутусов приезжал играть сольно. Беларусский продюсер Иван Полонейчик говорит ему: «Слава, давай сделаем тебе проект – на сцене условные песняры и ты». Тот согласился. Полгода Полонейчик искал музыкантов, но все были теми самыми профессионалами: «Месяц-два репетировать? Нет, что ты, это ж столько денег». В итоге Полонейчик находит нас. А мы уже немного взрослые: Бутусов, конечно, классный, в пионерлагерях «Скованные…» все играли, но на тот момент его уже не воспринимаешь как фигуру на пике. Тем не менее мы согласились и за три месяца саранжировали альбом, который совсем не похож по звуку на то, что мы играем. Приехал, помню, Бутусов, прогоны в КЗ «Минск» – это был внутренний балдеж!

 

 

– Вы одна из немногих беларусских групп, которая в свое время попала на «Антропологию» к Диброву. Как так получилось?

– Были еще «Троица» и «Князь Мышкин». Сейчас «КМ» выступают в микроклубах, а было время, когда их звали на первые каналы и Курехинский фестиваль.

– Как ты думаешь, почему так?

— Когда сломался совок, хлынула музыка и все стали ездить. С тобой хотят знакомиться, говорить, на Красной площади выступают Майкл Джексон и Пол Маккартни, параллельно с Берлином в Москве и Минске гремят рейвы. Тогда люди были совершенно открытые, потому что долгое время система не давала свежей информации. Но, к сожалению, у нас не сформировался нишевый рынок шоу-бизнеса.

«Мне кажется, что рывки в серьезных вещах – это деструктивное действие»

Музыка того же «Князя Мышкина» не элитарна. Если человек, находясь в болотистом регионе, услышит их творчество из портативной колонки, то подумает, что это идеальная музыка для дополнения реальности. Даже если он слушает Газманова.

Потом появился бизнес и самое страшное – кавер-бэнды. Их раньше реально не было. Чтобы кто-то тогда играл в кавер-бэнде чужую музыку – стыд! А сейчас: фестиваль кавер-бэндов в «Койоте». Я не говорю, что это плохо, всем нужно жить. Наверное.

 

 

Блиц

– Как ты начал заниматься режиссурой?

– Я работал на «Первом музыкальном», когда мне друг предложил порисовать мультик. Я тогда, кроме музыки, занимался саунд-дизайном – создавал детские обучающие программы. И мы с Хацоном (художником Алексеем Хацкевичем, «Сашей» в проекте «Саша и Сирожа». – 34mag) за три дня сделали клип «Калыханка». Хацон принес картинки, мы их отсканировали, составили – и готово! С этого моя фильмография и началась.

 

 

Этот проект впоследствии стал популярным, потому что он дебильный. Он никогда не был претенциозным. Все начиналось так: мы приходили в какой-то барак в Осмоловке, писались вместе с оператором, Betacam, светом и ящиком пива. И оказывается, что необязательно работать в две смены, чтобы записать два часа эфира. Здесь мы за два часа выпили все пиво и записали десять программ. Я сажусь монтировать – а там монтировать нечего: все записывалось одним кадром.

– Какой твой любимый клип из твоей фильмографии?

– «Попсовый жлоб» «Ляписа Трубецкого». У нас не получился один вариант, и я за день снял другой – идеально. Его сразу же взяли во все ротации.

Есть другая история. Я делал клип «Культпросвет» шесть месяцев. Это круто, но полгода делать три минуты… Зачем? Может быть, ты проживешь 50 лет, из них 1% жизни ты потратил на клип. И ты тратишь это время тотально. Леша Терехов, например, монтирует клипы по 12 месяцев, тот же «Капитал». Ему, наверное, не жалко жизни, а мне жалко. Один день на клип – во!

 

 

– Какой твой любимый инструмент?

– Музыкальный? Стоит сейчас в подвале у друга в Берлине фисгармония. Я подсел на нее в Могилевском театре и понял, что, по ходу, Бьорк на ней пишет себе бэкграунд.

– А строительный?

– Рубанок. Только тут есть один нюанс. Если ты начинаешь строгать электрическим рубанком, то ты, считай, пропал как столяр. Я начал нечаянно строгать дедовским рубанком. Строгал неделю. Но когда в процессе работы из рубанка падает тебе под ноги стружка, пахнет, и это тихо… Любой электроинструмент громкий и, как правило, неприятный. Работа механическая очень дзеновая, она сильно втягивает, на это можно подсесть. А когда хорошо наточенная стамесочка…

– «Санкт-Паули» или «Арсенал»?

– Санкт-Паули, сто пудов. За них человек моего мировоззрения не может не болеть. Я был на многих концертах, но то, что происходит на стадионе Санкт-Паули, когда забивают гол… Все веселятся, обнимаются. А состав – это песня. Левый защитник – диджей на радио, ночью играет ска. Капитан команды работает в полиции, а директор, гей в розовом пиджаке, раньше работал в варьете. Его все обожают, потому что он поднял этот клуб.

«Ограничение – это классный принцип, я до сих пор его применяю, оно стимулирует мозговую активность и наталкивает на нестандартное мышление»

Футбол – это сложный спорт, командный. Нужно превращать лучшие способности каждого в общую командную историю. Это сложная, аналитическая работа, которую хорошо выполнял Арсен Венгер в «Арсенале». Он делал футбол, который был балетом. У него не было задачи выжимать из игроков все соки. Он развивал людей красиво.

Сейчас, конечно, в футболе хардкор. Я бы не хотел быть профессиональным футболистом в наше время, потому что, мне кажется, какой-нибудь потенциальный тренер Моуринью делает так, чтобы ты всегда был на пике психической активности. Ты не можешь уходить успокоенным, ты должен быть либо супергорд за себя, либо ты должен быть унижен и заставлен. Современный футбол – это выжимка человека физически и психологически.

Фестиваль Sprava пройдет в этом году 4-5 августа. Организаторы предлагают три варианта билетов (один – с трехразовым питанием в столовой). Подробности ищи здесь.

 

 

Фото – Таня Капитонова