U!ZAHVATI: театр с погружением в город
- 18.07.2019
- 3132
В рамках Летней резиденции театрального проекта Ok16 Laba-space в Минск приехали ребята из украинской команды U!ZAHVATI – режиссерка Полина Бараниченко и актер Паша Алдошин. 34mag заинтересовался и отправился поговорить.
Команда U!ZAHVATI создает уникальный для Украины и не освоенный у нас формат иммерсивного театра, где действо спускается с подмостков, выходит из залов с пыльными портьерами и погружает зрителя почти в виртуальную реальность. «Променады» в наушниках по улицам, театр в квартире или в библиотеке – вот так работает U!ZAHVATI, вводя под кожу антидот от жизни на автомате.
Зачем театр выходит из здания театра
– Почему классическая театральная площадка стала тесной?
Полина: В один момент мы поняли, что в мире не хватает чувственной составляющей. Все процессы театра, искусства и жизни проживаются на автомате, опираясь на стереотипы и норму. Для меня стало удивительным открытием, что в театре можно бояться, можно волноваться, можно не решаться что-то сделать, подумать, почувствовать. Эта чувственная сторона побудила нас к поискам формы творческого самовыражения.
Паша: Меня в моих институтах учили, что тот, кто выходит на сцену, умнее того, кто сидит в зале. Я начал сомневаться в этом, когда то, что я увидел в глазах зрителя в первом ряду в момент сценического действа, оказалось намного точнее, чем та мысль, которую принес ему я. Зритель мощнее, чем я, и если я ставлю себя выше него, то я не расту.
Даже если я главный герой действа, я не выхожу на подиум, не становлюсь на стульчик и не рассказываю, куда зрителю идти. Я – вшитый в зрительскую среду, и сценическое действо как таковое присутствует только в наших головах. Я думаю, что однажды мы придем к тому, что сами запутаемся, кто мы. Полина меня спросит: «Ты сегодня смотрел спектакль или ты играл?»
«Променад не может быть длиннее двух с половиной километров, в променаде нет пустых частей»
Полина: Паша идет по своей драматургии, а зрители – навстречу по своей. И уже они играют спектакль, и уже он на них смотрит. Я вижу это своими собственными глазами, сидя рядом как один из зрителей, и думаю: «Прикол, а как ты сейчас отсюда выйдешь на этот оборот? Я же знаю, как оно дальше должно идти». Структуру нельзя разрушать категорически, иначе это будут перформансы, где мы будем пять часов сидеть, пока актер очнется. Если у Паши начал солировать зритель, то он затыкается, но потом ему надо перехватить инициативу.
Паша: Я хочу достичь того уровня, чтобы взаимодействие со зрителем перешло в среду культивации свободы. Я хочу так: «Ага, ломаешь сюжет? Я десять лет играю этот спектакль, хочу ломать его сюжет, давай со мной, давай это сделаем вместе!» А они сопротивляются! «Делай все, что угодно». – «О господи, что я буду делать?» – «Да что угодно!» – «А что делать?!» – «Скажи слово». – «ыммнемы!» И как только появляется более свободный зритель, я его провоцирую: «Давай, давай дальше, чувак, не бойся ничего, если что, я здесь, моя рука здесь, я здесь».
«Структуру нельзя разрушать категорически, иначе это будут перформансы, где мы будем пять часов сидеть, пока актер очнется»
Как готовятся променады U!ZAHVATI
– Как вы вписываетесь в свою городскую среду?
Полина: Нагло. Я знаю, что мне надо от города, и требую разрешений, преодолевая изменчивость города. Но я-то себе хочу, а город живет своей жизнью: движение перекрывают, заборы перекрашивают, сегодня разрешили сюда заходить, а завтра уже не разрешают.
Мы с городом спорим за авторство в этой истории. Я придумываю, как мне надо. Я знаю, что мой спектакль должен пройти по определенным, заранее придуманным локациям. И я ищу свою идею отраженной в городе. Он статичен в маршруте, но динамичен в каких-то своих проявлениях. И он подсказывает мне: так зачем тебе то – возьми это. Посмотри сюда, обернись.
Когда я задумывала спектакль-променад «Время», знала, что это солнечный спектакль. Солнце для меня – это мой свет, мои световые приборы: я люблю ярко. И я привыкала к тому, что пойдет дождь. То есть как привыкала? Дождь себе идет, а моя задача – как-то это принять. Но драматургия подобных форм, если грамотно сделана, то ей все в кайф. И город не может тебе помешать, потому что город и есть твой соавтор.
Недавно нашла листик, на котором писала за столом наш первый променад. Я четко знала, что хочу: коворкинг, свободное пространство, качельный парк, офисное здание с лифтом, заброшенное здание, магазин часов. А ни одной из этих локаций нет в маршруте сейчас. Ну напишешь ты свой маршрут за столом – дальше что? Ты не перестроишь город, как пазл.
У меня есть личные перегибы, когда я хочу эту локацию во что бы то ни стало. Это, как правило, не увенчивается успехом: все надо делать по любви.
– Как проходит исследование города во время подготовки записи для спектакля?
Полина: Ногами. Ты двигаешься по городу, учитывая особенности этого театрального формата, а они следующие: променад не может быть длиннее двух с половиной километров, в променаде нет пустых частей. Нельзя переместиться из точки А в точку Б без перехода: каждый шаг, что делает зритель, – это шаг в развитии сюжета. Каждая смена локации – это смена акта.
А потом, когда ты уже определился, успокоился, вдохновился, надо подписать уйму разрешительных документов. Мы сейчас играем новый променад: мы его уже играем, бляха муха, уже все написано, создана дорожка! А жизнь идет: пришел какой-то новый менеджер: «Мне уже это все не подходит». Команда будет решать этот вопрос, пока он не зайдет в тупик. А когда он зайдет в тупик, они ко мне обратятся и скажут: «Милая, переписывай». И тогда пойдет новый спектакль.
Что это такое, для чего это делается, а почему вы не делаете это на сцене, зачем вам это нужно, как долго это будет идти, а зачем нам это нужно – сначала ты отвечаешь на пул этих вопросов. Иногда встречаешь какие-то локации, которые откликаются «о, нам это надо!», но это происходит не так часто.
Я идеалистка в глубине души – я искренне думала, что нам все будут помогать, потому что это очень классное дело: люди тихо идут, мы ни к чему не подключаемся, никого не трогаем. В спектакле «REMOTE KYIV» мы едем в метро, и я почему-то придумала себе тогда, что они могут дать нам бесплатный проезд в метро.
Паша: Мы нашли свой метод работы: ходить по маршруту и писать на диктофон мысли, что меня цепляют, что меня расстраивают. Ты ведешь аудиоблог и пытаешься быть максимально естественным – в разное время суток, в разную погоду, в выходной-будни. Станиславский так говорил: если ты играешь деда, то бери себе реального деда и ходи за ним, погружайся. Что-то такое делаем и мы: погружаемся в среду для создания текста. Потом выверяем, убираем мусор.
В радиоспектаклях актеры читают с хорошей дикцией, немножко паузят, включают все свои инструменты. А здесь это нифига не работает. Мы с Полиной пробовали озвучивать написанный за столом текст, но в нем нет грязи – нет жизни. Многие скажут: если главный герой едет на санях, то можно прочитать так, что чувствуешь: из-под копыт кобылы тебе в лицо снег валит. Да ребят, по сравнению с тем, что происходит в иммерсивном спектакле, вы хоть водичкой лицо поливайте – будет не то. Театральная вылизанность, вычурность убивает весь пульс, который чувствуешь, когда слушаешь запись в живом городе, глядя на живых людей.
Город в театре часто плохо исполнен бутафорами и декораторами. И кажется, что он немного в обиде на то, что театр его представляет одним фонарем и лавкой на сцене. А мы находим ракурсы для того, чтобы люди увидели его заново и влюбились. Житель перестает быть потребителем.
Как реагируют прохожие и функционеры
– Как во время спектакля происходит взаимодействие с другими людьми?
Полина: Зрители променада – носители тайного знания. И они – стая, а вокруг – масса. И стая оказывается против массы. В спектакле-путешествии «REMOTE KYIV» есть офигенная сцена: зрители спектакля стоят перед входом в метро, где бесконечно циркулируют люди. Зрители смотрят на них в упор, нагло, с определенной дорожкой, где им говорят, что это – театр. Там описывается каждый персонаж – и все совпадают. И все эти люди не понимают, что мы смотрим на них с восторгом: они же такие талантливые. Здесь могут быть маленькие остренькие моменты, когда люди в упор смотрят на других, но все же потом отводят глаза: они же не перформеры. И я думаю: до драки дойдет когда-нибудь?
И конечно, зритель может позволить себе сделать то, что он никогда не позволит сделать себе сам в общественном месте, а общество имеет возможность наконец-то почувствовать, что не все так однозначно. Когда ты едешь в метро, задолбанный после работы, а тут человек рядом с тобой в метро начинает открывать воображаемую книгу, то у тебя сознание немного оживает. Даже если это протест – «Ой, дураки, я бы так не ходил, еще и за свои деньги так позориться», – оно все равно работает.
«В нашей форме жизнь всегда будет солировать. Это в классическом театре сцена главенствует: софит засветил, луч высветил – и ты рот заткнул и смотришь уже, как собака Павлова. А у нас все в одном свете и в одной плоскости»
Паша: Или на рынке какие мысли? «Купить», «стоимость», «там лучше, тут хуже», «светлее-темнее», «тяжелее-легче». Люди там ходят с такими ищущими глазами. А у нас же происходит совершенно другое в наушниках. И тут вдруг появляется персонаж, который говорит: «Это мне интересно, а это нет, совсем не интересно». А тут же продавец, который смотрит, как я книжки листаю: «Как не интересно?! В смысле не интересно? А вы чем еще интересуетесь по жизни?» А у меня нет других слов. Я не взаимодействую с ним как живой человек. Это тоже актер – мой партнер, мы с ним взаимодействуем. И здесь абсурдистские диалоги получаются так, как будто мы с ним договорились, что мы сейчас идем с группой людей и у нас будет такой диалог. И это не для него история: это история для тех, кто пришел с нами. И когда нас сюжет во взаимодействие с реальностью вступает, я полагаю, что за этим колоссально интересно наблюдать. И в этом колоссально интересно участвовать.
Полина: Мы же не знаем, на что мы натолкнем. Я не хожу по всему базару за ним, я только слушаю спектакль на радиочастоте в наушнике: с этим поговорил коротко, фразочку дал – и думаешь: «Я бы так и написала»; а в другом месте я слышу, что его начинает трясина затягивать, как в плохом театре, – ты думаешь, бляха, когда они все выскажут, я уже поняла, что между вами недопонимание, а диалог длинный, и, пока они друг другу все свои семнадцать реплик не подадут, вы с места не сдвинетесь.
– Один из спектаклей проходит в Национальной библиотеке Украины имени Ярослава Мудрого. И у вас были проблемы в договоренностях с ней. Не расскажете?
Полина: Когда в библиотеку вошел театр, то библиотека начала круто менять свою жизнь изнутри. Ее работнили начали постепенную трансформацию от привычного, спокойного к новому. Когда в библиотеке пошли спектакли, пришли совсем новые люди, пошел резонанс. В этот момент библиотека не совсем поняла, в какой роли она находится. Выгодная ли это для учреждения позиция? Вот как это для структуры: хорошо или плохо? И начались уже наши с ними диалоги... Но я этот спектакль так сильно люблю и не хочу с ним расставаться, что изменила риторику, говорила: «Пожалуйста, я вас очень прошу, дайте возможность спектаклю жить». Нам предъявили еще ряд требований – и мы пошли новым путём, от ограничений к возможностям. Я поняла, что это, видимо, особенности каждой государственной структуры, потому что, когда мы пошли в консерваторию, чтобы делать сцены для нового променада, мы с ними договориться не смогли.
Паша: Конечно, это отражается на атмосфере, на актерской свободе, когда Полина подходит после разговора с дирекцией и говорит: «Паш, ты там аккуратнее ящики пересовывай» или «Сегодня по столам не ходим». Искусственное купирование очень сказывается на внутренней атмосфере. Но для нас и это опыт потрясающий.
«Как только появляется более свободный зритель, я его провоцирую: “Давай, давай дальше, чувак, не бойся ничего, если что, я здесь, моя рука здесь, я здесь”»
Так однажды в «МакДональдс» я попросил воды для цветов. Мы с моими друзьями-молодоженами гуляли по городу, и я вижу, что у невесты букетик подсыхает. Захожу в «МакДональдс» и говорю: «А можно мне дать стакан воды?» Ребята, производство остановилось, черная дыра усмехнулась в этот момент. «У нас нет такой опции: у нас есть вода, у нас есть стакан с колой». Это же нельзя совместить, как красное и острое! Вот то же самое и здесь.
И я просто представил себе ситуацию, когда двадцать лет я прихожу на одну и ту же работу, но вдруг приходит какая-то организация, которая говорит: «Ребята, нам нужно поменять таблички на ящиках». А это ребята, которым уже за пятьдесят, которые против молодежи: «То, что делает сейчас молодежь, – это полный бред. Театр в библиотеке? Спектакль? О господи! Если бы еще нормальный спектакль с текстом, чтобы люди вот, герои вот – Иванов, Петров, а эти ходят в наушниках, слова не говорят, только бесконечно каталожные ящики дергают». Если посмотреть такими глазами – вакханалия!
И я думаю, что для устроительства подобного мероприятия ориентироваться на этих людей абсолютно не нужно. Нужно продолжать делать и своими действиями показывать: «Ребята, мы не варвары: мы тут для того, чтобы созидать души, а не своей глупостью разрушать ваши пенаты».
«Есть ощущение, что Минск лет тридцать назад построен и люди еще не успели здесь зажить»
Годится ли Минск для иммерсивных постановок
– А каким вы успели почувствовать Минск?
Паша: Минск меня очень порадовал, потому что я не видел еще такого города, в котором столько воздуха: здесь нет наружной рекламы и очень мало людей на улицах. Это воздушно, круто, но у меня вопрос: почему их так мало? Есть ощущение, что он лет тридцать назад построен и люди еще не успели здесь зажить. Это все приводит меня к мысли, что я попал в стерильную среду – и я не знаю, чем это обусловлено. Это пугает меня и манит одновременно.
Полина: Сюда прямо просится спектакль. Город такой пастельный, такой стерильный, и как красная нитка или кровеносная артерия – это группа променадных зрителей. Создавая променад в Минске, я бы точно не провоцировала пространство специально, я бы очень деликатно этот делала, брала бы внутренним, а не внешним, – точно не танцами с бубном на площади.
Паша: И этого внутреннего было бы достаточно! Не надо выходить с транспарантом «Что за жизнь с восьми до шести? Да жизнь – она другая!». Ребята, мы не знаем, как правильно: мы просто знаем, как по-другому.
Фото: Виктория Мехович