Игры разума. Дневник из психбольницы

«Диме двадцать шесть, он любит Mindless Self Indulgence, дешевые сигареты NZ и когда голос в голове помалкивает»

День 3-4

Третий день моего пребывания в желтом доме. Я начинаю привыкать к этому месту. Более того – мне здесь нравится. Я ожидал гнетущей атмосферы и трэша, а получил спокойствие и безмятежность. Тут абсолютно нечего делать, и это в некотором смысле развязывает руки: позволяет тебе законно бездельничать. Уже третий день я не парюсь о вопросах, где бы достать деньги, чтобы не сдохнуть от голода в следующем месяце, не злюсь от того, что сосед снова спер мою зубную пасту, мне побоку, что коммуналка снова подорожала – доктор сказала не волноваться по пустякам, вот я и не волнуюсь. Дайте мне оранжевую пижаму, и я окончательно постигну дзен.

Здесь настолько нечего делать, что даже выйти покурить – уже приключение. Из-за отсутствия экшена мозг начинает выдумывать его самостоятельно. Например, вчера я начал воспринимать окружающую меня реальность как какой-то тягучий, бессюжетный арт-хаусный фильм. И все сразу обрело некую форму: непонятные бабки и деды, врачи, соседи по палате и даже мертвый голубь под окном (точнее то, что от него осталось) – все они стали персонажами моего кино.

На роль антагониста я выбрал странного лысого деда из соседней палаты по кличке Фантомас. Хотя, скорее, это он выбрал меня. Только пока не понимаю почему. Каждый раз, когда мы пересекаемся с Фантомасом, он начинает неотрывно на меня пялиться. Не моргая, не обращая внимания на то, что я его вижу, не отвечая на какие-либо сигналы – просто прожигает мне душу своими бледно-синими пуговками, будто продумывая какой-то коварный план. Однажды, проснувшись в своей палате, я обнаружил, что он стоит прямо у моей кровати. По всем канонам фильмов ужасов. Формально он зашел стрельнуть у Димы сигарету, «заболтался» и остался на полчаса, но мы-то с ним знаем, зачем он приходил.

Роль «парня, который умрет первым» играет Черный. Кхе… Звучит, как стереотипная расистская шутка, но дело в том, что никто и правда не знает, как зовут этого бородатого паренька. Мы зовем его «Черный» исключительно в честь его спортивного костюма. Его классический «адик» по цвету темнее замыслов Фантомаса. Этот чувак, кажется, был самым большим психом из нашей компании. При всех попытках навязчивой дружелюбности Черный на подсознательном уровне вызывал у всех чувство тревоги, когда входил в помещение. В первую очередь, потому что он проводил в кабинете психиатра больше времени, чем все остальные пациенты вместе взятые, и при этом сам не мог толком объяснить, чем же он болеет.

Черный любил на что-то залипать. Он мог остановиться посреди разговора и начать пристально рассматривать чью-то куртку минут десять, не произнося при этом ни слова. Однажды Черный полдня просидел на краю своей кровати тупо уставившись в стену напротив. Я долго стоял рядом с ним, пытаясь удостовериться, что он хотя бы моргает, но у меня не получилось подловить этот момент. Я жалел Черного, всегда делился сигаретами и печеньками, но в борьбе против коварного Фантомаса у него не было никаких шансов. Он бы залип на что-нибудь блестящее прямо посреди ожесточенной погони, и лысый дед съел бы его с потрохами.

«Каждый раз в метро, когда прибывает поезд, в голове свербит вопрос “А что, если?” Разве так не у всех? Разве это не нормально? Вот тут, пожалуй, надо соврать»

За саундтрек в моем блокбастере отвечает соседка снизу aka Селин Ивановна Дион. У этой тети на первый взгляд самый забавный сдвиг в нашем отделении. Она очень любит три вещи: караоке, пунктуальность и Анжелику Агурбаш. Поэтому каждый день ровно в 14:00 по всему коридору начинает разносится надрывистое: «Я буду жить за тебя-я-я! Обеща-а-а-ю!» Мы с соседями сверяем по ней часы. Концерт начинается ровно в два, ни секундой позже. Во время дневного сна я никогда не ставил будильник. А зачем? Его я всегда могу выключить, а вот над песней Агурбаш не имею никакой власти.

Это было жутко смешно, пока я не понял, что у Селин Ивановны обсессивно-компульсивное расстройство. Это объясняет и ее сверхпунктуальность, и наличие странных ритуалов, и привычку мыть руки с чистящим средством, что буквально разъедает ее ладони. ОКР приносит сильные страдания своему носителю, хоть и кажется со стороны весьма безобидным и даже полезным сдвигом. Быть пунктуальным и чистоплотным – да это же просто замечательно! Но не когда ты считаешь, сколько раз ты провел зубной щеткой по зубам и идешь в душ каждый раз, когда просто увидишь издалека кого-то, кто покажется тебе грязным. Пообещал себе больше не смеяться над Селин.

Ну и остались только главные герои. Три «психшкетера» с тревожным расстройством из седьмой палаты: Димос, Женьдос и Журналист. Совместные просмотры «Манки Даст» по ночам тайком от медсестер и общая ненависть к местной хреновой еде (медсестры просят называть ее «диетической», но мы все же предпочитаем термин «хреновая») нас неплохо сблизили. Вместе мы должны были не дать Фантомасу меня изнасиловать, а также выполнить свои сольные геройские миссии.

Дима должен вылечиться и вернуть себе девушку. Диме двадцать шесть, он любит Mindless Self Indulgence, дешевые сигареты NZ и когда голос в голове помалкивает. В больнице он уже не в первый раз, говорит, что периодически сам ложится в стационар, когда понимает, что уровень самобичевания начинает шкалить. При тревожном расстройстве ты чувствуешь иррациональный страх перед будущим, боязнь совершить ошибку и перманентную ненависть к себе – не самый прикольный коктейль. Немного помогает алкоголь, но с ним Дима уже подвязал, потому что у этого способа тоже есть свои минусы. Шрамы на руке, которой он в порыве приступа разбил стеклянную дверь, – молчаливое тому свидетельство.

Женя – простой, добрый паренек, чье фото отлично бы подошло в качестве иллюстрации к статье «сельский автомеханик» в Википедии. Вечно мочащий коры, работящий мужичок в кепке и с цигаркой в зубах. Из тех, кто, не будучи особым красавцем, умудрялся быть первым парнем на деревне. Сольная миссия у Жени была соответствующая – закадрить симпатичную лаборантку, которая берет у нас кровь на анализы. Пока он с ней справляется даже с опережением графика – разочек он уже даже стрельнул у меня презерватив. Правда, утром, расстроенный, вернул его обратно.

Ну и я. А что я – завтра у меня начинаются обследования. Надо продумать, что говорить. Выдержать баланс: чтобы меня все-таки признали негодным в армию, но при этом не заперли в отделении пожестче. Да и неплохо было бы узнать, что со мной на самом деле – не просто же так я щелкаю «Фенибут» как конфетки M&M’s. Но это потом, а пока надо идти спать – свет уже вырубили. Надеюсь, Фантомас ночью не придет.

«Я до сих пор боюсь заглянуть внутрь своей головы и найти там что-то серьезное»

День 12

На выходные меня отпустили домой. Большего счастья от того, что меня выпустили обратно в социум, я не испытаю уже, надеюсь, никогда. Я шагал по центральным площадям своего города под Red Hot Chili Peppers, с безумной, разрывающей лицо пополам улыбкой, словно Добби, которому пообещали свободу.

Сегодня, по заверениям заведующей отделением, должен настать день моей выписки. Раньше она говорила, что повышенный уровень тревожности подтвердился. Но, пока я отдыхал и вдоволь отъедался не «диетической» едой дома, появился один маленький нюанс. В одном из своих крайних интервью Александр Григорьевич уверенно заявил что-то вроде «кто не служил – не мужик» и «что-то у нас слишком много косящих – надо с этим что-то делать». После этого я практически не сомневался в том, что уйду из отделения с пустыми руками.

Так и случилось. С комментарием: «Тесты у вас сомнительные, конечно, – я бы посоветовала вам лечь к нам после армии», – мне вручили бумажку, где ничего, кроме «находился на обследовании с такого-то по такое-то», написано не было. Та же самая бумажка ожидала и всех прочих военкоматчиков, что лежали со мной.  

На комиссии по подтверждению диагноза какой-то дядя, то ли проверяя меня, то ли просто потому что он мудак, на мои жалобы ответил: «Ну ничего, в армии побегаешь кроссы с автоматом – и все пройдет». Боязнь такой реакции – одна из главных причин, почему я не обращался к психотерапевтам раньше.

Вещи собраны, прощаюсь с ребятами. Им еще лежать здесь минимум две недели каждому. Обменялись контактами с Димой, договорились встретиться на воле, когда его заезд в «санаторий» тоже окончится. Обнялись и сфоткались на прощание на фоне главного входа в больницу.

Больше мы не виделись и не списывались. Довольно часто говорю себе, что надо бы (и, возможно, после этого материала все-таки напишу, в порыве ностальгии), но вечно откладываю на потом. И я знаю почему. Боюсь, что встреча с таким необычным товарищем напомнит мне о моих собственных проблемах.

За двенадцать дней в больнице я избавился от многих стереотипов. От отвратительного высокомерного разделения на «я» и «они» (пациенты). От иррационального страха перед врачами-мозгоправами. Я убедился, что психиатрия, несмотря на свою неосязаемость, – весьма точная наука, которой можно доверять. Но я до сих пор боюсь заглянуть внутрь своей головы и найти там что-то серьезное.

И меня самого от этого тошнит. Несмотря на странную моду, о которой я говорил в начале текста, мы все еще стигматизируем психические заболевания. Депрессию наши родители за болезнь не считают («Да что ты ноешь – всем бывает грустно!»). А от всего, что посильнее, – шарахаются. И не станешь же объяснять каждому встречному, что это не так страшно, что с этим можно жить, что главное принимать таблетки и наблюдаться у врача. Тебя автоматически записывают в изгои, стоит кому-то проболтаться.

И мы боимся, запуская свои сдвиги, которые можно было бы вылечить или успешно держать под контролем, если вовремя обратиться за помощью.

Мы должны изменить само отношение к ментальным заболеваниям – они ничем не отличаются от любых других. Просто сознание нельзя пощупать, в отличие от вздутого живота или сломанной руки.

Заботьтесь о своей кукушке, друзья, и тогда у нее будет меньше причин от вас улететь. А я пойду все-таки позвоню своему братану из седьмой палаты.