34mag

Кайся, это больно: интервью с Сашей Филипенко

05.07.2017
Автор: 34mag
7151

Саша Филипенко возвращается в Минск с презентацией четвертого романа «Красный крест» о прошлом, которое нельзя забывать. Мы встретились с Сашей 3-го июля после парада и побеседовали о новой книге, «красном человеке», мягкой беларусизации и о том, почему беларусам уже давно нужно покаяться.

– Сегодня 3 июля, День независимости. Насколько Беларусь отдалилась в этой независимости от 1991 года, от «красного человека» Алексиевич, от человека, о котором вы пишете в «Красном кресте»?

– Сложно судить. Я пошел в школу 1 сентября 1991 года. Когда я сейчас смотрю видеозаписи того дня, замечаю интересную вещь: империя исчезла, больше нет огромной страны. Однако учитель все равно остается абсолютно советским человеком, рассказывает про тетрадочки в клеточку и линеечку. Выходит, империя пала, ее формально нет, а люди остались.

То же самое наблюдал сегодня: я прогулялся от Академии наук и увидел страну «людей в штатском». Это производит сильное впечатление. Выходит, мы недалеко отдалились. Все вокруг показывает, что «красный человек» условно с 90-х до 2010-х не совсем понимал новых условий игры, был в какой-то степени растерян, после негодовал, а сейчас опять занимает свое место.

– В книге вы пишете про 2001 год, Куропаты, ОМОН. Прошло 16 лет, еще один интервал, но эти темы опять актуальны. Выходит, ничего не меняется?

– Я твердо убежден: все всегда повторяется. История человечества про это говорит, и у меня нет иллюзий, что вдруг когда-то проблемы уйдут. Нет. Мы просто будем с новых сторон подходить к ним, опять с ними сталкиваться. Это такой дом, который мы обходим, но все равно наступаем на те же грабли. Мы знаем, что они там лежат, переступаем через них десять лет, а потом забываем. Главное, что мы никогда их отсюда не уберем.

Когда я описывал момент с Куропатами (противостояние общественности и власти), в Беларуси еще ничего не происходило. Я даже не мог предположить, что что-то подобное может случиться. Но потом проблема возникла опять. К счастью, все закончилось хорошо.

Дело в ином. Все равно кому-то в голову приходит мысль что-то строить тут, а не на линии Сталина, к примеру. Если вам нужен торговый центр на месте памяти, то почему бы его не построить именно там?

– Сейчас в России виден сильный откат в прошлое. В Беларуси, наоборот, заметны некие маркеры изменений – мягкая беларусизация, к примеру. Может, все это нам только кажется?

– Безусловно, Россия катится огромными темпами назад. Все радостно готовы маршировать. Здесь происходит ровным счетом то, о чем вы говорите. Я вижу большое количество людей с «Погонями», но у меня всегда возникает вопрос: где были эти люди в 2010, когда они на самом деле были нужны?

Не должно быть иллюзий, что это какая-то большая победа общества, а не спущенная установка сверху. Беларусизация происходит с двух сторон. Не стоит думать, что государство не принимает в этом участия. Безусловно, после событий в Украине беларусам нужно было объяснить, что они беларусы. В связи с этим и президент начал чаще говорить «на мове», и мы увидели все эти плакаты «Какое твое первое слово…».

При разгоне митингующих на Дне Воли, мне кажется, у власти был диалог как раз не с беларусской оппозицией, а с Москвой. Театральная зачистка была не из-за боязни 3000 человек – выходило и больше. Это был посыл «туда»: «С нами не прокатят штуки, которые были в Украине. Если хотите здесь что-то попробовать, вам придется действовать более открыто и активно». И в этом тоже есть часть некой беларусизации – власть борется за свое сохранение.

– Вы как-то говорили, что «Красный крест» создан для того, чтобы люди с наклейками «Можем повторить» что-то поняли и начали думать. Но прочитают ли эти люди книгу?

– Совершенно верно, они ее не прочитают. И они не начнут думать. По сути, текст ни на что не повлияет. У Солженицына и Шаламова были миллионные тиражи книг, но «красный человек» никуда не ушел. Но это не отменят того, что этот сизифов труд нужно делать, что про это нужно писать.

Я твердо убежден: литература не должна становиться общероссийским диктантом в конце года, барочной ерундой, догорающим домиком Пришвина. Лично у меня совсем другие задачи. Литература должна быть лаконичной и документальной, у нее должна быть какая-то задача и ответственность. В моей новой книге есть момент, когда я описываю вбитый в землю крест, и это, с одной стороны, важный отрывок, а с другой – показательный.

– Как создавалась книга?

– Все началось с того, что на одной презентации ко мне подошел Константин Богуславский и предложил присылать исторические документы. Но из того, что он присылал, не складывалась какая-либо история. Там были лагерные документы, которые безусловно производят впечатление, но я не понимал, что можно из этого сделать.

Однажды, когда я собирался идти в душ, мне позвонил Костя и рассказал, что нашел два документа, судя по которым «Красный крест» пишет, что начинается война, а им не отвечают. Я пошел в душ и там, как озарение, у меня в минуту сложилась вся история. Дальше мы начали искать дополнительные сведения, раскручивать сюжет.

«Я против обобщений. Все мы разные»

В России нам отказали в предоставлении нужных материалов. Абсурд заключается в том, что многие документы, которые мы искали, были рассекречены еще в эпоху Ельцина, но после опять были закрыты.

В России не умеют каяться и не хотят каяться, вообще не видят в этом необходимости, потому что представляют это как слабость. Однако все ровным счетом наоборот. Недавно я видел мальчика в Германии, который потерял сознание от слов учителя на экскурсии в лагере смерти Дахау. А в России мы видим лагерь «Пермь-36», переделанный из лагеря памяти в место, где рассказывают, как там все было хорошо.

Думаю, что в мозгах людей у власти считается, что это плюс-минус норма: да, Сталин был кровавым тираном, но он построил дороги. Мне кажется, для того, чтобы построить дороги, не нужны трудовые лагеря. Страна все больше возвращается назад. Если Путин в начале своего правления осуждал сталинский режим, то сейчас он говорит, что распад СССР – большая трагедия, а Сталина уже нельзя так однозначно оценивать.

– Надо ли в таком случае каяться беларусам?

– Определенно. Мы были частью этой страны, у нас были отряды НКВД. Как мне кажется, люди в штатском, которые заполняют Минск сегодня, – эхо того времени. Если бы мы поняли, что воронки – это не очень хорошо, то могли бы понять, что и в этих «штатских» нет необходимости.

«Я твердо убежден: все всегда повторяется»

Я вижу сейчас мнения: беларусы были классные, а все ужасное было от русских. Мне кажется, эти мысли чрезвычайно неправильные. Надо говорить себе правду. Вы не становитесь лучше от того, что вы беларусы, и вы не становитесь хуже от того, что русские, и наоборот. Я против обобщений. Все мы разные.

– Главная героиня книги страдает синдромом Альцгеймера. Можно ли рассматривать это как метафору, что память про ужасы репрессий и войны когда-то позабудется?

– Тема болезни очень важна в книге. Женщина болеет не просто так: это наше общество. Но ценны ее слова о том, что она все равно ничего не забудет. Бог якобы подчищает следы, чтобы она не смогла задать ему неудобные вопросы при встрече. И я думаю, что она как раз не забудет ничего. А вот мы в трезвой памяти и рассудке не хотим многого помнить.

После работы с архивами я твердо убедился, что все документы должны быть открытыми. Мне казалось, что, когда ты публикуешь в книге факты, против них сложно что-то сказать. Вы видите, как расстреливают людей, как вынимают золотые коронки, но на это все убежденные коммунисты только говорят: «Ну, это все неправда. Это в эпоху Ельцина специально вбрасывали документы, чтобы очернить советскую власть, а ничего такого не было». И как бы ты ни доказывал обратное, тебе все равно не верят.

– Может, тогда был выбран не тот метод, чтобы говорить что-то в эпоху постправды?

– Мне кажется, если в эпоху постправды вы начинаете действовать методами постправды, то все равно работаете на постправду.

Да, мы живем в такие времена: кто громче кричит, тот и прав. Это связано с тем, как социальные сети изменили наш мир. Условно, сейчас все получают голоса. Например, мы видим, что Светлана Алексиевич пишет пост и под ним появляется комментарий. Выходит, комментарий равносилен посту, словно это две равные силы, а ведь это не так.

«У меня нет задачи что-то изменить, я скорее фиксирую время»

Нужно все равно отстаивать то, что ты делаешь, но, с другой стороны, стоит понимать, что это сизифов труд. Скорее всего, он не принесет хорошего в условиях, когда люди верят в то, что им показывают по телевизору, – это такое толстовское непротивление. На условные 86 % не нужно влиять: рассказывай им месяц в новостях про либеральные ценности, и они начнут клеить наклейки с флагом ЕС. У них нет своего мнения. Здесь надо взаимодействовать с людьми, которые занимаются этой пропагандой, а это уже гораздо сложнее: они же не заинтересованы что-то менять. В новой системе им просто не будет места.

Но и потом, у меня нет задачи что-то изменить, я скорее фиксирую время. «Красный крест» – это же и про современность.