18 ноября электронный хип-хоп дуэт «Аигел» впервые приезжает в Минск и даст большой концерт в «Корпусе», где презентует дебютный альбом «1190». Мы расспросили музыкантов о русском шансоне, «мужском» и «женском» в песнях группы и о том, как репрессивность системы дает почувствовать свободу. Или закупоривает наглухо.
Проект «Аигел» был создан весной 2017-го музыкантом Ильей Барамией («СБПЧ», «Елочные игрушки», 2H Company) и казанской поэтессой Айгель Гайсиной. Айгель, чьего жениха несправедливо осудили за покушение на убийство, обратилась к Илье с просьбой придумать музыку для спектакля на основе стихов ее книги. Но в результате общения вместо постановки получился совместный музыкально-литературный проект «Аигел». В апреле был выпущен дебютный альбом «1190», в конце августа – клип на песню «Татарин», группа выступила в «Вечернем Урганте», активно гастролирует и впервые приезжает с концертом в Минск. По желанию артистов мы письменно расспросили каждого из них по отдельности.
Отвечает Илья Барамия
– Илья, ты живешь в Санкт-Петербурге, Айгель – в Казани. Ты присылаешь ей музыкальные наработки, она пишет песни на тот бит, который для нее «стрельнул». Однако с момента создания группы у вас уже было более десятка выступлений, а значит и совместных репетиций. Стали ли вы придумывать песни во время репетиций или дистанционное общение – это часть творческого метода «Аигел»?
Илья: Репетиций было где-то в два раза меньше, чем выступлений. Даже саундчеков было меньше, чем выступлений. Это такие вынужденные условия, к которым приходится приспосабливаться. Репетируем на чеках. Перед предстоящей серией концертов Айгель специально приезжает пораньше, чтобы мы смогли нормально пару дней порепетировать и освоить некоторые новые концертные железки. Дистанционно работать сложно, больше времени уходит. Но возможно.
– Не смущала ли тебя изначально тюремная лирика Айгель?
Илья: Меня ничего не смущало. Главное, чтобы получались интересные песни. Тем более это не тюремная лирика – это нечто иное. Такого описания и со стороны, и изнутри одновременно я не встречал никогда. И это ведь не какой-то выбранный жанр – это практически дневниковые записи, это документалка, поэтому это честно. Сложно было сцепить это с музыкой воедино – изначально Айгель обратилась со стихами, и очень много материала отсеивалось, пока не стали получаться такие вот песни.
– Блатные песни имеют ярко выраженные традиции жанра: жалобный клезмер, простая синтезаторная драм-машина, эстрадный вокал. Думал ли ты когда-нибудь, что «Аигел» может переформатировать жанровые традиции русского шансона?
Илья: Это смешно… Даже не задумывался. Хотя были такие мысли: «Щас я вам покажу, бл*дь, турбо-рэп-шансон». Но все-таки мы делаем просто современные, местами агрессивные, качающие песни. Тюремная тематика, я надеюсь, скоро уйдет, тема закроется, а хорошие новые песни уже пишутся.
– Антон Хабибулин [гитарист «СБПЧ». – 34mag.] сыграл с вами уже несколько концертов, выступил на «Вечернем Урганте». Планируете ли вы дальше расширять концертный состав «Аигел»?
Илья: Нет, не планируем. Я изначально хотел очень компактный состав и сетап. Чтобы было мобильно. Ничего лишнего, как и в музыке. Тем более при работе на расстоянии. Но Антона будем еще звать на концерты, когда это возможно. Нам обоим нравится чистый электронный раунд, как оказалось.
«Следователь превращается в “следака” после того, как 200 раз скажешь “следователь” и тебе надоест это выговаривать»
– В каких других проектах, кроме «СБПЧ» и «Аигел», ты участвуешь?
Илья: Есть еще идеи, но я пока не буду делиться. «Аигел» развивается слишком быстро, и группа «СБПЧ» тоже никогда не стояла и не стоит на месте. Я также курирую направление «Современная музыка и звуковой дизайн» в детской школе «Маяк», что тоже офигенно интересный проект. Пока они занимают все время.
– Песня «Татарин» и клип на нее вошли в шорт-лист в двух номинациях Jager Music Awards. Как ты считаешь, чего в 2017 году не хватает на музыкальном рынке России и стран СНГ?
Илья: Да всего не хватает. Хочется больше хорошей музыки. Радует, что больше поют на русском языке. Не хватает хороших концертных клубов разной вместимости.
Отвечает Айгель Гайсина
– Айгель, при прослушивании твоих песен первое, что привело меня в восторг, – это сочетание очень персонализированного женского опыта с той музыкальной формой, через которую он выражен, – жестким минималистичным битом, который, как правило, используется для «мужского» высказывания. Насколько тебе самой комфортно внутри этого музыкального жанра, который, судя по вашим интервью, задается именно Ильей?
Айгель: Мне очень нравится, что у нас получается. Я раньше не пробовала работать с минималом и тут услышала, насколько круто звучат пустоты между ударами бочки, как свободно там живет голос. Мне кажется, это действительно очень свежо в том смысле, что это не душно, не тесно, а прямо просторно и прохладно. Эта музыка свободная даже от музыки в общепринятом понимании. С брутальным битом нет никаких проблем, хочется подниматься над женским или мужским и стремиться к тому, чтобы высказывание было общечеловеческим. Ну а в тех песнях, в которых присутствует девочка, мне кажется, бит играет роль мальчика, и они прекрасно себя друг с другом чувствуют.
– Американская постколониальная философ Гаятри Спивак в своем тексте «Могут ли угнетенные говорить» рассуждает об ограничениях, которые накладывает патриархальная культура и язык на женское политическое высказывание, и о возможностях изобретения нового языка. Она рассказывает про молодую индийскую женщину, участвовавшую в политической борьбе и совершившую самоубийство во время месячных, чтобы ее жест не трактовали как суицид из-за беременности. В своей лирике ты лихо присваиваешь тюремный жаргон для описания повседневности ждули. Тебе как поэту легко преодолевать ограничения языка или ты их совсем не замечаешь?
Айгель: Мне требуется внутреннее разрешение на заимствование языка, которым я не пользуюсь в быту. Если заходишь на чужую территорию и берешь чужие слова, должен быть уверен в том, что они тебе нужны. Что касается тюремного жаргона, он также органично врастает в речь, как, например, профессиональный. Следователь превращается в «следака» после того, как 200 раз скажешь «следователь» и тебе надоест это выговаривать, «обыскивать» по той же причине превращается в «шмонать», полицейский в «мента» – это оптимизация. А когда эти слова уже стали твоими, с ними интересно – ты их еще не рифмовал. Что касается патриархальной культуры и женского политического высказывания – я просто не шарю и не стремилась никогда в те сферы, где женщины дискриминируются. В любом случае нужно говорить и делать то, во что веришь, и самому устанавливать для себя ограничения.
.jpg)
– В интервью ты говоришь, что «Аигел» – это, с одной стороны, такая терапевтическая практика, позволяющая «переварить» происходящее, а с другой – акт противостояния несправедливости. Для тебя важно, сколько людей услышит ваши песни? Как ты себе представляешь результат этого противостояния? Насколько вообще музыка может и должна быть инструментом социального и политического действия?
Айгель: Да, к слову о самоубийствах и индийской женщине. Она ведь чего-то таки добилась своим высказыванием? Мне очень запомнилось, как однажды на свиданке мой парень сказал, что не одно поколение зеков суициднулось ради того, чтобы у них в бараке в 2017 году был чайник. Раньше в тюрьмах и на зонах был ужасный беспредел, а сейчас много где относительный порядок. Этого добились заключенные голодовками, бунтами, карцерами. После каждого самоубийства в тюрьме что-то меняется. Тот, кто его совершил, не насладится плодами своей акции, но те, кто сядут после него, будут сидеть в более человеческих условиях.
«Можно каждый день подходить на полшага к свободе, совершая какие-то маленькие преодоления, и становиться ровно тем, кем планируешь стать, а можно влететь на скорости в какую-нибудь жопу, которая превратит тебя в монстра»
Жертвоприношение – актуальная вещь. А музыка, как и стихи, не должна ничего. Это свобода. И если она искренняя, в ней есть сила. Конечно, я не думала о том, как повлияет наше творчество на слушателей и сколько их будет, но после выхода альбома стали приходить сообщения о том, как наши песни помогли примириться, помириться, смириться с какими-то дикими невысказанными вещами. Наверное, музыка способна на многое, но только тогда, когда ничего специально не добивается.
– У тебя много социальных «ролей»: ты поэт, а теперь еще и известная исполнительница, работаешь и воспитываешь дочь, ждешь жениха из тюрьмы и даешь отпор системе посредством своего творчества. Каково быть женщиной в России и Татарстане, не чувствуешь ли ты особенного давления по отношению к себе со стороны общества и системы?
Айгель: Вопросы гендерного самоутверждения меня как-то не волнуют. Я люблю патриархат, когда он обо мне заботится, люблю снимать с себя ответственность и надевать ее на мужчину. Когда приходится жить эмансипированно, я так тоже могу без проблем. В Татарстане, как и везде в России, женщины живут за женщину и за мужчину, исполняют все социальные роли, какие бывают, злятся, взваливают на себя непосильные ноши, сталкиваются с сексизмом и выражают недовольство мужчинами. Наверное, это из-за нищеты. Давление системы и есть, и нет – есть понимание того, что никто не застрахован ни от чего. Но есть и понимание того, что ты не застрахован в любом случае, как бы ты себя ни вел, поэтому нет необходимости менять поведение ради того, чтобы себя обезопасить.
– Ты на собственном опыте столкнулась с работой системы, обесценивающей отдельную человеческую жизнь. Тебе не страшно растить дочь в этой системе? Не задумывалась ли ты о переезде?
Айгель: Страшно, задумывалась, я мечтаю о том, как мой ребенок будет расти в правовом государстве. Но, блин, я так люблю свою страну, я не хочу уезжать. Мои друзья живут за границей, растят там детей, и у меня постоянное чувство вины по поводу того, что эгоистическая любовь к родине не дает мне вывезти из нее ребенка.
«Музыка способна на многое, но только тогда, когда ничего специально не добивается»
«В один прекрасный день государство пришло в мой дом и начало делать с моей семьей патологический секс»
– Ты рассказывала, что после того, как система официально признала твоего жениха и тебя саму «плохой», ты почувствовала определенное раскрепощение в том смысле, что больше не надо никому (и себе самой) что-то доказывать. Как думаешь, этот процесс освобождения возможен только через такие экзистенциальные события в жизни человека или есть более «безопасные» способы?
Айгель: Наверное, это очень индивидуально. Потрясения могут с таким же успехом закрепощать, и порабощать, и затыкать. Можно обрести голос, а можно навсегда заглохнуть. Можно каждый день подходить на полшага к свободе, совершая какие-то маленькие преодоления, и становиться ровно тем, кем планируешь стать, а можно влететь на скорости в какую-нибудь жопу, которая превратит тебя в монстра. Изучив себя нового, ты поймешь, что тем, кем собирался стать, не станешь уже никогда, потому что в тебе не осталось никаких ростков этого запланированного себя, а выросло в тебе что-то абсолютно неожиданное, и непонятно, че с этим делать.
– У тебя есть песни, которые не касаются тюремной темы, – они направлены на исследование себя, своего тела, своих внутренних демонов. О чем еще будет твоя лирика после того, как ты закроешь для себя «тюремную» тематику (которая в первую очередь привлекла внимание медиа)? Можно ли предположить, что в творчестве ты полностью уйдешь внутрь, или есть еще какие-то «гражданские» вопросы, которые могли бы в нем проявиться?
Айгель: Я никогда не планировала решать поэзией гражданские вопросы. Когда мы проходили гражданские стихи поэтов в школе, я думала: «Блин, у них у всех есть гражданские стихи, как так, офигеть». Сама я непрерывно пребывала в убийственной любви или смотрела психоделические картинки в голове, и государство казалось мне самой пошлой вещью на свете, недостойной ни одной моей мыслишки. Но тогда мы еще не были знакомы.
И вот в один прекрасный день государство пришло в мой дом и начало делать с моей семьей патологический секс, который длится уже больше двух лет. То есть мы вдруг познакомились чрезвычайно близко и навсегда. Видимо, примерно так же это происходило у лириков, которых мы изучали в учебниках. Тут тоже пишется только о том, что было однажды присвоено тобой или присвоило тебя. Оно будет всегда возвращаться в снах и в стихах. И поэтому всегда будут звучать все слои того, что было и есть, и примешиваться к этому будет то, что случится завтра. А что случится завтра, я не знаю.
Концерт «Аигел» состоится в эту субботу, 18 ноября, в «Корпусе».
Билеты 20-25 BYN.
Подробности ищи в группе мероприятия.
Фото by Таня Дзельскалей, а также из личных архивов героев
КАМЕНТАРЫ (1)
«Блин, у них у всех есть гражданские стихи, как так, офигеть»!!!